Камчатская песня
Добавлено: Пн фев 20, 2012 11:08 am
Странные заметки о странном походе
в пяти частях
К походу по Камчатке я готовился весь год. Да что год - красной нитью эта идея проходила через всю жизнь. Правда, до поры до времени я об этом не догадывался. Приятно холодило в животе, когда на удивленный вопрос обывателей: "А где вы будете жить?" я небрежно сквозь зубы выбрасывал: "Где придется, это поход!" Еще не оторвавшись от стула, я добился уважения окружающих, а главное, и сам проникся симпатией к этому решительному и смелому человеку.
Шелихов, Хабаров, Арсеньев... Мысленно в эту шеренгу великих первопроходцев добавлял я и свою скромную фамилию. Ну, пусть я не первый, но в первый раз. Разница не существенная.
Подобно резвому всаднику с гиканьем и свистом приближался день вылета в Петропавловск. Волнующее двадцать седьмое июля - начало пути в неизведанное. По мере приближения отлета сомнения плотным облаком окружали меня: "Что там за пологом романтики?" Воображение рисовало весьма мрачную картину. Последняя неделя превратила меня в наркомана: только сочувственные, восхищенные, уважительные взгляды моего окружения дома и на работе давали возможность с мрачной решимостью смотреть вперед. Заговаривая на эту тему с каждым встречным, я, как губка, впитывал чужие эмоции и набирался сил, чтобы в последний момент не бросить эту затею. Двадцать седьмое разделило всех нас, подобно героям Симонова, на «живых и мертвых». Последней каплей были пышные проводы, которые я устроил себе в мазохистских целях на работе накануне торжественного отлета. Стирая украдкой слезы умиления, я любил всех окружающих, любил всех в первый раз в жизни. Чем больше в моем сердце разгорался огонь титанической любви, тем все больше уходил я в себя, отгораживаясь от собутыльников прозрачной пеленой. Слова изрядно захмелевшего Олега: "Я не представляю Нормативку без тебя" тисками сдавили сердце. Не представлял без себя ее и я. К концу дня жалость к себе достигла своего апогея и облако вокруг меня сгустилось настолько, что я почувствовал себя нежным тропическим цветком в большой стеклянной банке. Прощальный поцелуй невесть откуда взявшейся в Домодедово Ольги пришелся в стекло.
Посадка в самолет за 15 минут до взлета прошла, словно во сне. Впрочем, изрядно понервничать заставил Ляпин. Сашка считался бывалым командированным, налетал немало часов, поэтому, покровительственно посматривая на спутников, прошедших регистрацию на рейс, изрек, что теперь самолет без нас не улетит, и можно смело идти слоняться по киоскам. Что мы и сделали к превеликому моему неудовольствию. В итоге, мы сидели не на своих местах, а в последнем ряду возле, как говориться, параши. О том, что курильщики всего Дальнего Востока на протяжении всего полета тусовались на наших головах, можно и не говорить.
Часа через два сквозь вату тумана до сознания дошел глухой голос стюардессы, вещавший что-то о предстоящем ни то позднем ужине, ни то раннем завтраке. Я смотрел на своих заспанных спутников, обалдевших от последних сборов и терзаемых теми же, а может и своими собственными сомнениями, и еще не знал, что Сашка войдет в историю похода как непримиримый Анархист, Маша - педантичный Штурман, Светка останется Светиком, а я выступлю в своем обычном амплуа - непроходимым Скептиком.
1
Позади девять часов в душном самолете, два ужина-завтрака и бескрайние просторы Сибири и Дальнего Востока, которые я неустанно наблюдал из иллюминатора на протяжении всего полета. Заснуть не давал рядом сидящий Анархист, который дождавшись моей очередной поклевки носом, возбужденно протискивался к окну и взахлеб комментировал серую пустоту под нами. Периодически он вежливо интересовался, не мешает ли мне, всячески давая понять, что готов поменяться со мною местами. Я с завистью смотрел на мирно спящих Штурмана и Светика, но предвидя, как и Анархист, что самое интересное будет над Камчаткой, смену мест отвергал в принципе и поддерживая пальцами норовящие захлопнуться веки, изображал живой интерес к смене облаков под нами. Как и положено, во всяком романтическом приключении, в конце полета мы получили изрядную бяку. Погода баловала нас по всей стране, но, естественно, не на Камчатке. Над полуостровом висело толстое грязное покрывало, такое же беспросветное и безнадежное, как и шансы старой девы выскочить замуж за артиста Ширвиндта. Посадка запомнилась бесконечной тряской и черными клочьями за окном. Ничья, мы с Анархистом оба в дураках.
Позади девять часов. Все. Мы на Камчатке. Заветный край встретил нас сыростью и моросящим дождем. Стрелка на шкале настроения упорно стремилась к "нулю". Первые слова на Камчатке произнесла Светик. С ликующим видом будущий первопроходец сообщила, что забыла дома заветный стольник. Упиваться подробностями пропажи ей не дал Анархист, отправив немедленно на почту. Еще в Москве, тщательно разрабатывая сценарий похода, Анархист потребовал непременного выполнения одного из пунктов камчатского контракта, а именно: каждый берет с собой триста рублей. Не больше - нечего барствовать, но и не меньше - запас карман не тянет. Обнаружив такую безалаберность Светика, и отправив ее отбывать штраф (телеграмму родителям). Анархист окинул строгим взглядом нас со Штурманом и потребовал пересчитать деньги в карманах. Удостоверившись в наличии искомого у нас, Сашка гордо сообщил, что у самого трех сотен-то и нет. Энную сумму он пропил накануне полета. Зная Анархиста, могу предположить, что N равнялся пятидесяти - шестидесяти рублям. Выход нашелся быстро в лице радостно размахивающей квитанцией Светика. Остроумно заметив, что телеграмма еще не дошла до Светкиных родителей, Анархист отправил покорного Светика отправлять следующую. Вдогонку ушло требование еще на двести рублей. Не знаю, о чем думали Светкины родичи, получив в первый же день похода требование на триста "деревянных", но справедливости ради сообщу, что не представляю развития дальнейших событий без этих денег. Реверанс в сторону Анархиста.
Обнаружив в аэропорту Елизово, помимо плохой погоды, полное отсутствие в кассе билетов на любой рейс в нужном нам направлении, мы готовились к первой ночевке на Камчатке. А я и к первой ночевке в палатке вообще. Три ночи на панцирной сетке в пионерском лагере, конечно не в чет. Так как палатка на фоне здания аэропорта не вписывалась в наше представление о романтике, было решено поставить ее где-нибудь в другом месте. Справедливо решив, что раз язык до Киева доводит, то уж до леса тем более. Штурман поинтересовалась, у первых встреченных нами аборигенов, где поблизости можно встать на ночлег. Аборигены оказались разговорчивыми и даже набросали «схемку» в блокноте запасливого Штурмана (аборигенов хлебом не корми - дай набросать «схемку»). Предоставив дотошному Штурману вместе с коммуникабельным Анархистом разбираться с местными жителями, мы со Светкой уныло подпирали спинами забор и бросали вокруг не менее унылые взгляды. Перспектива не радовала. Вместо красавцев вулканов вокруг расплывалась серая непролазная мгла. Не порадовало и услышанное краем уха сообщение аборигенов, что такая погода стоит уже два месяца. Наконец отцы-командиры пришли к единому мнению и довели задачу до рядового состава. Туристский опыт Штурмана с Анархистом вызывал благоговейный трепет с самого начала. Маша исходила, изъездила и исплавала всю страну, а Сашка, побывав в пяти походах, так часто рассказывал о них, что у меня в голове это число двоилось и троилось. Задача была простой: проехать две остановки автобусом, а потом согласно схеме аборигена, обогнуть какой-то автокомбинат и углубиться в камчатскую чащу. Перейдя вброд Авачу, и пройдя пару километров, мы должны были оказаться в сказочном месте на берегу озера. Равнодушно выслушав незнакомый маршрут, мы со Светиком (я сразу почувствовал в ней союзника) оживились лишь в одном месте - нас одинаково интересовал переход Авачи вброд. Робко поинтересовавшись, нельзя ли поставить палатку на этом берегу реки, мы получили строгую отповедь бывалых туристов о недостойности таких настроений. Стыд запорошил наши головы и, подняв наши отнюдь не легкие рюкзаки, мы безмолвно проследовали за ними. Проехав по разгильдяйству нужную остановку, мы накручивали свои первые километры по камчатской земле. По обе стороны шоссе громоздились сараи, склады и свалки -непременные спутники путешественников и туристов. Пересекая автокомбинат, оказавшийся банальной автобазой, через пролом в заборе мы шли навстречу нашим первым приключениям. Продравшись через заросли крапивы обильно разросшейся на мусорной свалке, мы вышли к "Аваче". Все это время мы двигались под удивленными взглядами рабочих - аборигенов, бросивших закручивать гайки и смотревших на нас как папуасы Новой Гвинеи на Кука. Конечно, мы представляли собой колоритное зрелище - в штормовках, туристских ботинках и с огромными "ермаками" за спиной, плотной и молчаливой группой прошествовали мимо них и гордо скрылись на помойке.
"Авача" к моему удивлению и восторгу, оказалась сточной канавой, вторую, не замочив ног, мы форсировали без остановки. Метров через двести показалось озеро, напоминавшее старенький пруд на картине Васнецова «Аленушка». Вокруг заросли примятой травы и небольшая роща, заваленная кучами битых бутылок. Но это не вызвало удивления утомленных путников, ибо вправо и влево сквозь чахлые поросли просвечивали многоэтажные жилые дома. Плюнув на попытки выбрать место поглуше и стараясь не смотреть друг другу в глаза, отважная четверка романтиков установила палатку на берегу и бросила все силы на розжиг Первого костра, нашего первого костра под дождем. Костер разгорался медленно и скупо, медленно и скупо разгоралась в сердце надежда на лучшее. И в дальнейшем даже тлеющий огонек умудрялся в самых трудных условиях наполнять нас какой-то непонятной радостью. Все-таки генная память великая вещь: любовь к огню прочно сидит в нас от пращуров - троглодитов. Слегка повеселев, мы похлебали чаю, закусив сэкономленным аэрофлотовским завтраком - ужином. Вскоре ожидало нас и первое открытие. Метрах в ста от палатки за кустами несла свои воды широкая мутная река. Чайки с криками носились над быстрым потоком. Остатки сообразительности позволили предположить, что это и была Авача. Обещанный шутниками-аборигенами переход Авачи вброд вызвал у нас кривые усмешки. Представляю, как веселились в душе проказники, рисуя схему и глядя на наши доверчивые лица.
К ночи дождь усилился, и мы вместе с рюкзаками забились в маленькую двухместную палатку. Лежа на боку с поджатыми к животу ногами, я тщетно пытался уснуть, проклиная девятичасовую разницу во времени. Стук капель по крыше настраивал на философский лад. Вспоминался Кукин, "едущий за туманом и за запахом тайги". Написав эти прекрасные строки, он и зада своего от дивана не оторвал. На мое бы место этого сказочника. Промаявшись всю ночь, так и не сумев заснуть, под утро я услышал тяжелые шаги. Выбравшись из мокрой палатки, я с удивлением увидел двух мужиков звероватого вида. Подойдя ближе один из них, глядя на палатку, поинтересовался: "Отдыхаете, да?" Обалдев от неожиданного вопроса, я стоял открыв рот. Меньше всего наше жалкое существование напоминало мне отдых. "Вы здесь наших ребят не видели?" -хмуро поинтересовался другой. Тоже интересный вопрос для пяти часов утра. Отрицательно помотав головой и проводив местных оригиналов, я пошел будить товарищей по несчастью, то есть по походу. Впрочем, они уже и сами с неудовольствием выползали под моросящий дождь. Обменявшись мыслями по поводу завывавшей всю ночь сирены где-то неподалеку, мы собрали свой нехитрый скарб и побрели обратно в аэропорт. Добравшись до псевдо-Авачи без приключений, если не считать неудачной попытки Скептика заблудиться на помойке, мы форсировали ее вторично и уверенно зашагали через уже знакомую нам автобазу. Продефилировав мимо вновь оцепеневших от нашего вида рабочих, группа туристов уходила в неизвестное. Далеко идти не пришлось, неизвестное ждало за углом. Сирена, гудевшая всю ночь словно иерихонская труба, оказалась атрибутом исправительно-трудовой колонии строгого режима. Сама колония высилась неподалеку, опутанная витками колючей проводи. "А вот и обещанная романтика!" - язвительно сообщил Анархист.
в пяти частях
К походу по Камчатке я готовился весь год. Да что год - красной нитью эта идея проходила через всю жизнь. Правда, до поры до времени я об этом не догадывался. Приятно холодило в животе, когда на удивленный вопрос обывателей: "А где вы будете жить?" я небрежно сквозь зубы выбрасывал: "Где придется, это поход!" Еще не оторвавшись от стула, я добился уважения окружающих, а главное, и сам проникся симпатией к этому решительному и смелому человеку.
Шелихов, Хабаров, Арсеньев... Мысленно в эту шеренгу великих первопроходцев добавлял я и свою скромную фамилию. Ну, пусть я не первый, но в первый раз. Разница не существенная.
Подобно резвому всаднику с гиканьем и свистом приближался день вылета в Петропавловск. Волнующее двадцать седьмое июля - начало пути в неизведанное. По мере приближения отлета сомнения плотным облаком окружали меня: "Что там за пологом романтики?" Воображение рисовало весьма мрачную картину. Последняя неделя превратила меня в наркомана: только сочувственные, восхищенные, уважительные взгляды моего окружения дома и на работе давали возможность с мрачной решимостью смотреть вперед. Заговаривая на эту тему с каждым встречным, я, как губка, впитывал чужие эмоции и набирался сил, чтобы в последний момент не бросить эту затею. Двадцать седьмое разделило всех нас, подобно героям Симонова, на «живых и мертвых». Последней каплей были пышные проводы, которые я устроил себе в мазохистских целях на работе накануне торжественного отлета. Стирая украдкой слезы умиления, я любил всех окружающих, любил всех в первый раз в жизни. Чем больше в моем сердце разгорался огонь титанической любви, тем все больше уходил я в себя, отгораживаясь от собутыльников прозрачной пеленой. Слова изрядно захмелевшего Олега: "Я не представляю Нормативку без тебя" тисками сдавили сердце. Не представлял без себя ее и я. К концу дня жалость к себе достигла своего апогея и облако вокруг меня сгустилось настолько, что я почувствовал себя нежным тропическим цветком в большой стеклянной банке. Прощальный поцелуй невесть откуда взявшейся в Домодедово Ольги пришелся в стекло.
Посадка в самолет за 15 минут до взлета прошла, словно во сне. Впрочем, изрядно понервничать заставил Ляпин. Сашка считался бывалым командированным, налетал немало часов, поэтому, покровительственно посматривая на спутников, прошедших регистрацию на рейс, изрек, что теперь самолет без нас не улетит, и можно смело идти слоняться по киоскам. Что мы и сделали к превеликому моему неудовольствию. В итоге, мы сидели не на своих местах, а в последнем ряду возле, как говориться, параши. О том, что курильщики всего Дальнего Востока на протяжении всего полета тусовались на наших головах, можно и не говорить.
Часа через два сквозь вату тумана до сознания дошел глухой голос стюардессы, вещавший что-то о предстоящем ни то позднем ужине, ни то раннем завтраке. Я смотрел на своих заспанных спутников, обалдевших от последних сборов и терзаемых теми же, а может и своими собственными сомнениями, и еще не знал, что Сашка войдет в историю похода как непримиримый Анархист, Маша - педантичный Штурман, Светка останется Светиком, а я выступлю в своем обычном амплуа - непроходимым Скептиком.
1
Позади девять часов в душном самолете, два ужина-завтрака и бескрайние просторы Сибири и Дальнего Востока, которые я неустанно наблюдал из иллюминатора на протяжении всего полета. Заснуть не давал рядом сидящий Анархист, который дождавшись моей очередной поклевки носом, возбужденно протискивался к окну и взахлеб комментировал серую пустоту под нами. Периодически он вежливо интересовался, не мешает ли мне, всячески давая понять, что готов поменяться со мною местами. Я с завистью смотрел на мирно спящих Штурмана и Светика, но предвидя, как и Анархист, что самое интересное будет над Камчаткой, смену мест отвергал в принципе и поддерживая пальцами норовящие захлопнуться веки, изображал живой интерес к смене облаков под нами. Как и положено, во всяком романтическом приключении, в конце полета мы получили изрядную бяку. Погода баловала нас по всей стране, но, естественно, не на Камчатке. Над полуостровом висело толстое грязное покрывало, такое же беспросветное и безнадежное, как и шансы старой девы выскочить замуж за артиста Ширвиндта. Посадка запомнилась бесконечной тряской и черными клочьями за окном. Ничья, мы с Анархистом оба в дураках.
Позади девять часов. Все. Мы на Камчатке. Заветный край встретил нас сыростью и моросящим дождем. Стрелка на шкале настроения упорно стремилась к "нулю". Первые слова на Камчатке произнесла Светик. С ликующим видом будущий первопроходец сообщила, что забыла дома заветный стольник. Упиваться подробностями пропажи ей не дал Анархист, отправив немедленно на почту. Еще в Москве, тщательно разрабатывая сценарий похода, Анархист потребовал непременного выполнения одного из пунктов камчатского контракта, а именно: каждый берет с собой триста рублей. Не больше - нечего барствовать, но и не меньше - запас карман не тянет. Обнаружив такую безалаберность Светика, и отправив ее отбывать штраф (телеграмму родителям). Анархист окинул строгим взглядом нас со Штурманом и потребовал пересчитать деньги в карманах. Удостоверившись в наличии искомого у нас, Сашка гордо сообщил, что у самого трех сотен-то и нет. Энную сумму он пропил накануне полета. Зная Анархиста, могу предположить, что N равнялся пятидесяти - шестидесяти рублям. Выход нашелся быстро в лице радостно размахивающей квитанцией Светика. Остроумно заметив, что телеграмма еще не дошла до Светкиных родителей, Анархист отправил покорного Светика отправлять следующую. Вдогонку ушло требование еще на двести рублей. Не знаю, о чем думали Светкины родичи, получив в первый же день похода требование на триста "деревянных", но справедливости ради сообщу, что не представляю развития дальнейших событий без этих денег. Реверанс в сторону Анархиста.
Обнаружив в аэропорту Елизово, помимо плохой погоды, полное отсутствие в кассе билетов на любой рейс в нужном нам направлении, мы готовились к первой ночевке на Камчатке. А я и к первой ночевке в палатке вообще. Три ночи на панцирной сетке в пионерском лагере, конечно не в чет. Так как палатка на фоне здания аэропорта не вписывалась в наше представление о романтике, было решено поставить ее где-нибудь в другом месте. Справедливо решив, что раз язык до Киева доводит, то уж до леса тем более. Штурман поинтересовалась, у первых встреченных нами аборигенов, где поблизости можно встать на ночлег. Аборигены оказались разговорчивыми и даже набросали «схемку» в блокноте запасливого Штурмана (аборигенов хлебом не корми - дай набросать «схемку»). Предоставив дотошному Штурману вместе с коммуникабельным Анархистом разбираться с местными жителями, мы со Светкой уныло подпирали спинами забор и бросали вокруг не менее унылые взгляды. Перспектива не радовала. Вместо красавцев вулканов вокруг расплывалась серая непролазная мгла. Не порадовало и услышанное краем уха сообщение аборигенов, что такая погода стоит уже два месяца. Наконец отцы-командиры пришли к единому мнению и довели задачу до рядового состава. Туристский опыт Штурмана с Анархистом вызывал благоговейный трепет с самого начала. Маша исходила, изъездила и исплавала всю страну, а Сашка, побывав в пяти походах, так часто рассказывал о них, что у меня в голове это число двоилось и троилось. Задача была простой: проехать две остановки автобусом, а потом согласно схеме аборигена, обогнуть какой-то автокомбинат и углубиться в камчатскую чащу. Перейдя вброд Авачу, и пройдя пару километров, мы должны были оказаться в сказочном месте на берегу озера. Равнодушно выслушав незнакомый маршрут, мы со Светиком (я сразу почувствовал в ней союзника) оживились лишь в одном месте - нас одинаково интересовал переход Авачи вброд. Робко поинтересовавшись, нельзя ли поставить палатку на этом берегу реки, мы получили строгую отповедь бывалых туристов о недостойности таких настроений. Стыд запорошил наши головы и, подняв наши отнюдь не легкие рюкзаки, мы безмолвно проследовали за ними. Проехав по разгильдяйству нужную остановку, мы накручивали свои первые километры по камчатской земле. По обе стороны шоссе громоздились сараи, склады и свалки -непременные спутники путешественников и туристов. Пересекая автокомбинат, оказавшийся банальной автобазой, через пролом в заборе мы шли навстречу нашим первым приключениям. Продравшись через заросли крапивы обильно разросшейся на мусорной свалке, мы вышли к "Аваче". Все это время мы двигались под удивленными взглядами рабочих - аборигенов, бросивших закручивать гайки и смотревших на нас как папуасы Новой Гвинеи на Кука. Конечно, мы представляли собой колоритное зрелище - в штормовках, туристских ботинках и с огромными "ермаками" за спиной, плотной и молчаливой группой прошествовали мимо них и гордо скрылись на помойке.
"Авача" к моему удивлению и восторгу, оказалась сточной канавой, вторую, не замочив ног, мы форсировали без остановки. Метров через двести показалось озеро, напоминавшее старенький пруд на картине Васнецова «Аленушка». Вокруг заросли примятой травы и небольшая роща, заваленная кучами битых бутылок. Но это не вызвало удивления утомленных путников, ибо вправо и влево сквозь чахлые поросли просвечивали многоэтажные жилые дома. Плюнув на попытки выбрать место поглуше и стараясь не смотреть друг другу в глаза, отважная четверка романтиков установила палатку на берегу и бросила все силы на розжиг Первого костра, нашего первого костра под дождем. Костер разгорался медленно и скупо, медленно и скупо разгоралась в сердце надежда на лучшее. И в дальнейшем даже тлеющий огонек умудрялся в самых трудных условиях наполнять нас какой-то непонятной радостью. Все-таки генная память великая вещь: любовь к огню прочно сидит в нас от пращуров - троглодитов. Слегка повеселев, мы похлебали чаю, закусив сэкономленным аэрофлотовским завтраком - ужином. Вскоре ожидало нас и первое открытие. Метрах в ста от палатки за кустами несла свои воды широкая мутная река. Чайки с криками носились над быстрым потоком. Остатки сообразительности позволили предположить, что это и была Авача. Обещанный шутниками-аборигенами переход Авачи вброд вызвал у нас кривые усмешки. Представляю, как веселились в душе проказники, рисуя схему и глядя на наши доверчивые лица.
К ночи дождь усилился, и мы вместе с рюкзаками забились в маленькую двухместную палатку. Лежа на боку с поджатыми к животу ногами, я тщетно пытался уснуть, проклиная девятичасовую разницу во времени. Стук капель по крыше настраивал на философский лад. Вспоминался Кукин, "едущий за туманом и за запахом тайги". Написав эти прекрасные строки, он и зада своего от дивана не оторвал. На мое бы место этого сказочника. Промаявшись всю ночь, так и не сумев заснуть, под утро я услышал тяжелые шаги. Выбравшись из мокрой палатки, я с удивлением увидел двух мужиков звероватого вида. Подойдя ближе один из них, глядя на палатку, поинтересовался: "Отдыхаете, да?" Обалдев от неожиданного вопроса, я стоял открыв рот. Меньше всего наше жалкое существование напоминало мне отдых. "Вы здесь наших ребят не видели?" -хмуро поинтересовался другой. Тоже интересный вопрос для пяти часов утра. Отрицательно помотав головой и проводив местных оригиналов, я пошел будить товарищей по несчастью, то есть по походу. Впрочем, они уже и сами с неудовольствием выползали под моросящий дождь. Обменявшись мыслями по поводу завывавшей всю ночь сирены где-то неподалеку, мы собрали свой нехитрый скарб и побрели обратно в аэропорт. Добравшись до псевдо-Авачи без приключений, если не считать неудачной попытки Скептика заблудиться на помойке, мы форсировали ее вторично и уверенно зашагали через уже знакомую нам автобазу. Продефилировав мимо вновь оцепеневших от нашего вида рабочих, группа туристов уходила в неизвестное. Далеко идти не пришлось, неизвестное ждало за углом. Сирена, гудевшая всю ночь словно иерихонская труба, оказалась атрибутом исправительно-трудовой колонии строгого режима. Сама колония высилась неподалеку, опутанная витками колючей проводи. "А вот и обещанная романтика!" - язвительно сообщил Анархист.