АНТОЛОГИЯ СОВРЕМЕННОЙ РУССКОЙ ПРОЗЫ

[ScepticForever]

Только на этой ветке вы сможете прочитать то, чего еще никто до вас не читал. Здесь будут опубликованы произведения известных авторов, только что вышедшие из-под их пера.
Здесь же определится и победитель конкурса на лучший рассказ 2014 года.
Комментировать, выражать свое восхищение в этой ветке не надо - ведь, вам не придет в голову писать на полях книги? Правильно, для этого у нас есть специальное место под названием "ВНИМАНИЕ! КОНКУРС!"

[ScepticForever]

НОМИНАНТ №1



ОБРЫВКИ РОМАНА НА ЗАДАННУЮ ТЕМУ



Так устроена моя память. Не помню я огромных кусков своей жизни, есть лишь отрывки, яркие и беспорядочные. Закрою глаза – и кусочки эти начинают мелькать, вызываю улыбку и особенное чувство в груди, тёплое и незабываемое. Они, словно тропинки, бегут, бегут, вплетаясь в дорожку жизни…
Мне два года. С половиной. Выхожу в деревне за заднюю калитку (видимо, без спроса), а там!!!! Словно иной мир… Косогор порос высокой травой (по крайне мере, мне она кажется высокой), ярко-ярко-ярко зеленой и бесконечно вкусно пахнущей. Тут и там выглядывают жёлтые лютики, трещат кузнечики и порхает бабочка. Одна. В воздухе пахнет теплом, летом и солнцем. И этот запах насквозь пропитал и траву, и лютики, и бабочку с кузнечиками…Бабочка летит вдоль тропинки, что ведет вниз, к колодцу; она ищет цветочки вдоль тропы, а я иду за ней… Она порхает от меня, всё дальше и дальше, а я иду, растворяясь в теплом летнем дне, вниз, по тропинке, которая ведет к колодцу. И тут, на полпути, чьи-то руки подхватывают меня и несут домой, а я сижу на руках у взрослого и смотрю назад, на тропинку, над которой летает одинокая теплая бабочка…

В ту грозу мне было четыре. Шли мы с бабушкой по старой-старой дороге из одной деревни в другую. На дороге две колеи, выбитые трактором. Дорога поросла травой, но негусто – трактор нет-нет да и проедет снова, сдирая дёрн высоким протектором. Но довольно сухо – дожди каким-то чудом прекратились и за последнюю неделю не мочили старую дорогу и не заполняли колеи мутной глинистой водой. Мы шли из старой заброшенной деревни в свою, возвращались уже. Но не дошли: небо заволокло тучами, и грянул гром – страшный, низкий, с молниями. Скрыться было негде – где же скроешься на лесной дороге? Мы стояли под деревом, холодные струи дождя стекали по лицам, я дрожала от страха перед стихией, слушая как бабушка бормочет молитвы и смотрела на дорогу. Глина на ней быстро размокала, расползалась, теряя форму прямоугольных бугорков, колея наполнялась дождем, напоминая длинные корыта, а в корытах весело прыгали маленькие черные лягушата. Я невольно заулыбалась – настолько они были беззаботные и счастливые, эти беззащитные лягушата. Раскисшую дорогу они использовали не по назначению, и это ничуть их не расстраивало, а напротив, невероятно радовало…

В семь лет мы переезжали на новую квартиру. Суета, беготня, горы коробок и тюков…. Я не мешаю. Я сижу на скамейке и провожаю взглядом ноги людей, таскающих наши вещи. Коричневые ботинки…Черные ботинки…Серые тапочки…Ботинки с развязанным шнурком…Туфли с кривым каблуком…Они меряют дорожку от подъезда до машины и обратно. Бегают, шагают, шаркают туда-сюда, туда-сюда. Мне становится скучно, я уже наизусть выучила последовательность движения ботинок без шнурка и туфля с кривым каблуком. И вдруг…идут серые тапочки, а за ними вместо ботинок идет молочная дорожка! То есть кто-то в тапочках несет сумку, в которой пролилось молоко, и вот оно капает толстыми белыми и быстрыми каплями, словно украшая скучную дорожку от подъезда до машины. Так и осталась она в памяти – дорожка из молочных капель, дорожка из детства в школьные годы…

Мне 12. Я иду из школы. Знакомая-знакомая дорога. Сначала она – аллея среди тополей, темная от их густой кроны и толстых стволов, обступивших ее с обеих сторон. Затем аллея резко обрывается, и дорога становится светлой, открытой: теперь она идет мимо пустыря, заросшего чертополохом и ивняком. На повороте стоит дерево. У этого дерева я всегда улыбаюсь: моя подружка Светка закопала в его корнях свою тетрадку с двойкой. Прошло уже четыре года, а я всё время вспоминаю Светкину двойку и улыбаюсь. Иногда я сворачиваю с дороги и просто стою под этим деревом. Оно красивое, с густой и равномерной кроной. И находится на возвышенности – если оглянуться назад, то видно гравийную дорогу от школы, а если посмотреть вперед – то песчаную дорогу до дома…

Однажды, когда мне было, кажется, 17, я решила, что не пойду я сегодня на учебу. Не хотелось. Я села в трамвай номер два и просто каталась кругами по городу. Была зима, очень холодная зима. Вагоны отапливались еле-еле. Мороз продирал до самых внутренностей, руки коченели, нос, наоборот, оттаивал и хлюпал. Я прижалась лбом к напрочь замерзшему стеклу и надышала маленькое окошечко. Лоб заломило от холода, но зато в окошечко мне стали видны рельсы встречной трамвайной линии. Рельсы были отполированы металлическими колесами и, сверкая на морозе, послушно бежали навстречу нашему трамваю, изгибаясь и принимая повороты. И была какая-то обреченность в их беге на морозе, который и не думал заканчиваться…Словно стоило им остановиться – и всё, конец. Безнадёжность… И тут я подняла глаза и увидела на промёрзшем трамвайном окне надпись, выцарапанную чьими-то ногтями: «Крепитесь люди скоро лето». Вот так, без каких-либо знаков препинания. И стало так хорошо на душе…ведь точно, скоро лето. И окна оттают. И руки согреются. И рельсы, значит, совершают свой путь не так уж бесполезно и безнадежно…

Август, ночь, море…Мне почти двадцать, и рядом кто-то, кто меня любит. Мы сидим на выброшенном на берег бревне, закутавшись в куртки и босиком. Пьём чай из листьев черники и брусники, пахнущий дымом костра. Молчим, потому что говорить не о чем. Потому что хорошо молча. Потому что взошла луна. Потому что с на неба на нас смотрит Большая Медведица. Потому что на темных водах моря появилась дорожка, ярко-ярко белая, убегающая вдаль и превращающаяся в тонкую тропинку где-то далеко-далеко, почти на том берегу бесконечного холодного моря…Лунная дорожка, такая зыбкая и нереальная, уводит меня в жизнь в семье. В собственной.

Мне уже за двадцать. Целых двадцать с половиной…Я иду по аллее вдоль реки холодным летом. Настолько холодным, что я в пальто и в сапогах, несмотря на середину июля. Но берёзы зеленые; они склоняются над аллеей и что-то шепчут…По этой аллее я гуляла с с мамой с тех пор, как мы переехали сюда. Мне тогда было семь. И берёзки тогда были тонкие, жидкие…А я маленькая. А мама…мама, кажется, нисколько не изменилась с тех пор. Ну, может, чуть-чуть морщинок стало больше. Но мне это незаметно…Я помню мамин смех, её выходные, наши сборы на пикники к реке…Помню, как мы с ней радостно бежали на девятый этаж дома у реки, без лифта, – нам дали свою квартиру с роскошным видом. Как бабушка, уже тяжело больная, сидела у окна ровно в одиннадцать пополудни в ожидании огромного белого теплохода, который ежедневно уходил на её родину. Сейчас такие теплоходы уже не ходят…Как из этого окна упала моя любимая кошка Пушинка, как я нашла её на земле с разбитой мордочкой и сломанной лапкой и лечила, поя молоком из пипетки. Много всего связано с этими тремя окнами на девятом этаже, из которых была видна аллея, по которой я сейчас иду. Я везу коляску. В коляске – мой первенец. Это поразительно… Я не могу поверить, что он есть. Понимаете, не было этого человека…и вдруг он есть. И я приняла в его появлении на свет самое важное участие. Я всегда хотела этого…и никогда не верила, что это когда-либо случится. И я счастлива, как никогда раньше. Он родился раньше срока и он неимоверно маленький. Я не верю, что из таких пупсов и вырастают люди. Я боюсь спать ночью, потому что понятия не имею, что может произойти с этим крошечным существом весом в два килограмма. Но мне сказали – надо много гулять! И я качу коляску по аллее, которую видно из окон, с которыми связано так много воспоминаний…

Теперь мне уже за тридцать. И я везу детей в места своего детства. Туда, где была тёплая бабочка и лягушки в колее. Но бабочку и лягушек они не увидят. Потому что зима. Настоящая, с трескучими морозами под сорок. Мы едем по дремучему лесу, настоящему и взаправдашнему. Могучие ели клонят свои толстые, заметенные снегом лапы над дорогой. Девять часов вечера. Темно, по-настоящему темно. Небо высокое и в звёздах. Просто усыпано звёздами! Но не так, как на юге, а как-то зловеще…Меж деревнями – каких-то тридцать километров, но тайга, без связи и надежды. И вдруг…впереди след лося. Самого его нет, но стежочек идет ровненько, шажочек в шажочек. Я еду тихонько, любуюсь, мальчишкам рассказываю. И…не верю своим глазам! Мужик! Навстречу идёт мужик! От той деревни – двадцать километров, до той – десять…Куда можно тут идти, среди леса, без связи, практически ночью?? Торможу – а вдруг махнёт, вдруг подвезти надо…Нет! Он сторонится, пропускает меня, и идёт дальше, в небытие.. А как ещё назвать эту дорогу, населённую дикими зверями в глубине леса?... Едем дальше. Только следа теперь два: ровная лосиная стёжечка и петляющий след пьяного мужичка. Так и пересекаются до самой опушки…

Чуть позже…Мы возвращаемся домой. Широкая, двухполосная трасса. Двухполосная – это да, широкая по здешним меркам. Набираю скорость – путь домой…Домой уже хочется. Приятно возвращаться домой всегда, а из небытия особенно. А что это, думаю, собаки бегут по дороге. Четыре, прямо перед машиной. Нагоняю, притормаживаю…А собаки-то одинаковые. Все четыре…Бывает такое? Ровняюсь с ними, и они начинают спрыгивать в наметенные вдоль дороги высоченные сугробы. Двое из них оборачиваются. Жёлтые немигающие глаза. Оскал. Волчий оскал. Сколько я читала про него… Но не понять сути этого выражения, пока не увидишь. В оскале этом всё – независимость, неверие, отсутствие страха. И я, сидя внутри железной машины, чувствую такое уважение к этим красавцам! И страх. И не знаю, что сильнее. Рядом лежит фотоаппарат, но я не смею взять его, чтоб запечатлеть волков. Не надо… Они здесь хозяева, а я так…проезжаю мимо. И мне уступили эту дорогу…

Ещё одна дорога никогда не сотрется из памяти. Было это года три назад, кажется… Зима, мороз под сорок, снова заброшенная деревня, снова вечер, часов девять, в деревне в это время уже спать ложатся – так принято. Встают рано и ложатся рано… А мы не спим, мы одеваемся, да нет, кутаемся – толстые кофты, овечьи носки, пимы, толстые рукавицы, детям поверх шапок - пуховые платки, которые пропускаются под руками и завязываются на узел на спине. Садимся в сани, прижимаясь друг к другу, детей на колени и – нннооо! Пошла! Лошаденка трогается с места и легко бежит по деревне. Закрываю детям лица своими ладонями, чтоб защитить от жгучего ветра, а они отмахиваются – да мама, не видно ничего… И я их понимаю. Дорога сворачивает к реке и наши сани едут по льду. Лошадка заиндевела от собственного дыхания и пота, над рекой россыпи звёзд… Сани подпрыгивают на неровном льду, а кажется, будто это звёзды на небе танцуют. Вскоре мы достигаем противоположного берега, и теперь дорога идёт около самого леса, всё такая же накатанная, неширокая и бесконечно белая. И вот…я слышу звон. Это церквушка, в которую мы спешим, зовёт на службу. Колокола переливаются, перекликиваются, подхватывая друг у друга волшебные звуки, которые разносятся далеко-далеко над замерзшей рекой, и тёмными разлапистыми елями, а морозный воздух подхватывает их и уносит вверх, к танцующим звёздам…А лошадка бежит, деловито покачивая заиндевелым крупом, и сани мчатся за ней меж ледяной рекой с одной стороны и молчаливым лесом с другой, а я сижу и слушаю колокольный звон, пытаясь закрыть детские носы от беспощадного мороза… Это были именно минуты жизни, ради которых и стоит жить. Хотя бы ради них.

Недавно… Приземлились в Домодедово. Вернулись из тёплой страны. Да, дома – мороз, снега, метели и вьюги, а там – тёплое море, пальмы, фрукты и слоны… Я сажусь в машину и жду. Чего я жду? Встречи с родиной. Это так ощутимо – огромные березы за окном мельчают и исчезают, уступая место елям, грязные обочины дороги меняются на белые и сужающие половину трассы, деревни встречаются всё реже и реже… И машин становится в разы меньше. И вот становится холодно в футболке; босые ноги, прижатые к лобовому стеклу, мёрзнут, но мне так всё это нравится…Плечи можно закутать шалью, а ногам не привыкать… И дорога мчится навстречу машине, и дом всё ближе и ближе… Дорога домой… Дом – место искренней радости и место, где можно зализать раны. Место, где в окна заглядывает солнце и поют свиристели. Место, где не врут и любят тебя таким, какой ты есть. Дома кошки. Обрадуются, но особо своей радости не выкажут. Подумаешь…приехали…Погладить – да, можно, а займётесь своими вещами – ну и занимайтесь…Подождём, когда можно будет лечь под бочок и поурчать, зажмурив глазки… Пёс так не думает. Вернулись? Вернулись?? Ах, вернулись??? Давайте! Целуйте, гладьте, чешите! И кормить не забывайте! Всякие пирожки, конфеты, сыр и колбаска – сгодятся! Всё, что не съели в дороге – сгодится! Главное, чешите, а я буду счастливо заглядывать в ваши глаза своими, карими и тёплыми…Я дома…

Вот они – дороги и тропинки моей жизни. Глаза закроешь – все наяву. Каждая ценна по-своему, каждую помню и люблю. Они переплетаются, создавая мою жизнь и ведут меня по ней, по жизни, дальше, к новым дорогам и тропинкам. Что ждет впереди? «И что впереди – не знаю, но знаю судьбу свою»… И ещё – «Всё, что можно пожелать – всё давным-давно сбылося»… Потому я просто иду по своей дороге, выбирая её и даже не осознавая выбор. А может, это дороги выбирают меня, не знаю. Просто так получается… а врезается в память надолго… Стоит закрыть глаза…

[ScepticForever]

НОМИНАНТ №2

Погружения в историю Вьетнама




Погружение первое, Москва-Сайгон

В 3 часа ночи, с задержкой на 7 часов, расписной Боинг Вьетнамских авиалиний, оторвался от Домодедовской взлётки, унося в своём чреве толпу разнообразного народа. Терпеливые русские женщины, волочащие на своих хрупких плечах упившихся мужей, вопящих детей и чемоданы, улыбчивые вьетнамцы с корзинками набитыми шоколадными пасхальными яйцами, непонятные смурные хлопцы в костюмах, все взлетели в ночное небо. И Ваш автор, ужравшийся пива, ничем не выделялся в этой авиамассе.
Насчёт поспать в самолёте, это не ко мне. Как-то хреново получается. На этот раз, в качестве времяубивания я запасся толстой пачкой распечаток по Вьетнамской тематике. Итак, немножко истории пропущенной через моё восприятие.
Жили-были на берегу тёплого моря маленькие и желтокожие люди. У них было многое для жизни. Отсутствие зимы (они никогда не мёрзли), в море водилась рыба и прочая съедобная живность, на деревьях росли разнообразные и вкусные плоды, из веток и прочих кустарников, получались прекрасные кровли, навесы и удобные конические шапки, защищавшие от солнца. Вот и жили эти люди. Рожали детей, растили рис и прочие коренья. Воевали, конечно же. Ну, как без этого, ведь у соседа и рис колосистей и жена сисястей. Придумывали себе богов, строили храмы, создавали свою культуру, свою цивилизацию.
Долго так продолжалось. Почти 2 тысячи лет. А потом приплыли белые люди на больших кораблях. Люди железа, огня и распятого на кресте человека, которого они называли богом, мессией. Они были сильны, очень сильны и называли себя - Франки, и огонь веры в распятого человека горел в их глазах. Сопротивляться им было невозможно, и они стали хозяевами на этой земле и назвали её французским Индокитаем.
- Эй, мужик, просыпайся, есть будешь? Сосед потряс меня за плечо, вырвал из прошлого. Ага. Стюардессы в национальных вьетнамских костюмах проворно раздают незатейливую самолётную еду.



Погружение второе, дельта Меконга-Сайгон

После многочасовых блужданий под немилосердным Вьетнамским солнцем, кондиционированное нутро машины желанно, вызывает бурный восторг, вздох облегчения (наконец то!) и вообще уважение к плодам прогресса. Впереди дорога в 70км. есть время нырнуть в прошлое.
На чём я там остановился? Ах да, пришли французские колонизаторы. Впрочем, колонизаторами подобных шустриков назовут позже. А в тот момент пользуясь тотальным превосходством в технике, в оружии, да во всём, просвещённые европейцы по всему миру остервенело хапали. Хапали всё, до чего могли дотянуться, особо не заморачиваясь мнением аборигенов. Нельзя сказать, что новоявленные хозяева были так уж плохи. По сути, они и определили границы страны, которая сейчас называется Вьетнам. Французы сделали много полезного. Железная дорога, телеграф, нормальные морские порты и прочие интересные и полезные прибамбасы.
И всё бы так и шло, но случилась 2 мировая война и на безоблачном горизонте колониальной администрации нарисовались японцы. И что теперь, воевать с этими желтопузыми? Как то не хочется.
2 мировая война родила на свет потрясающую военную доктрину французской армии. А именно - при появлении мало-мальски равного противника отступать. А потом договариваться о почётной капитуляции. Так было в Европе, так стало и в Индокитае. И возникла удивительная ситуация - Имеется полноценная японская оккупация, а французская администрация на месте и при деле. Выполняет свои функции. Охренеть! Вот такой член антигитлеровской коалиции, участвующий в послевоенной перекройке мира.
Правда, попытка вернуть своё в Индокитае, после победоносной для Франции войны (Мы же в числе стран победителей!) обернулась для отважных французов, большим обломом. Поскольку за годы их похабного и мерзопакостного бездействия народилось то, что впоследствии назовут национально освободительным движением. В смысле, а не валить ли вам месье домой? Отдавать такой лакомый кусок никто не собирался, и началась первая война. И длилась она 9 лет. Французская армия была сильней и поэтому не воспользовалась своим излюбленным военным приёмом – бежать без оглядки.
Но! К середине 20 века, что- то случилось с потомками отважных воинов, не толерантно гонявших по европейским просторам всякую нечисть, громыхая железными доспехами, с потомками Наполеоновских солдат, нагнувшими эту самую Европу в интересную позицию. После 1 мировой иссяк воинский дух Франции, остался под Верденом вместе с миллионами французских солдат, носителями этого самого духа. Весной 1954 года, после тяжелейшего поражения, французы ушли из Индокитая, утирая кровавые сопли и не претендуя больше ни на что.


Погружение третье, Ня-Чанг

Ну, всё, плывём обратно. Разомлев от обильной еды и умиротворившись от морских просторов.
я вновь предался греху умствования, совмещённому с историческими погружениями.
Потрёпанная пачка распечаток при мне, где я сейчас?
А я сейчас в 1954г. когда выпинывание колониальной швали завершилось подписанием неких бумажек. Ну, как же. Мировое признание. Куда без него. Мудрожопые Ооновские менеджеры пошли по проверенному пути. Поделить спорное географически. По параллели. На север и юг. И насрать, что подобные приёмчики уже привели к массовой бойне всё в той же многострадальной Азии. В Корее. И всё во имя неких абстрактных мировых ценностей.
В общем, развели вьетнамцев, поделили страну на две части. На юге приверженцы классического, старого образа жизни. В смысле недавние хозяева представляющие запад помогают строить свободное общество, а на севере оборванцы дядюшки Хо с заманчивой идеологией народной власти.
Тогда то и начала тлеть гражданская война, война своих со своими. Пример севера, где строилось, что то новое, да ещё и под заманчивыми лозунгами оказался заразительным для закисших в проклятом колониальном прошлом южных вьетнамцев. Ставленники прежних хозяев, живущие по прежним правилам, конкретно заколебали. Хотелось светлого будущего, тем более пример был совсем рядом, за искусственной границей. Опять, снова очередной, истинно народный фронт освобождения от последышей колонизаторов. Это свои вьетнамские прихлебатели, безмозгло не понявшие, не допёршие, что время тупого хапанья прошло.
В общем, когда весь этот нардноосвободительный бардак оформился, сформировался под красным знаменем и жуткой формулировкой - социалистический путь развития, тут то и появились они. Поборники свободы и демократии, взявшие на себя роль защиты каких - то абстрактных общечеловеческих ценностей во всём мире, возомнившие, что неимоверный финансовый успех на гибели десятков миллионов во 2 мировой войне даёт им право решать за всех, за весь мир, за всё человечество. Тогда их звали американцами, тогда ещё не было придумано определение пендосы.
Для Вьетнама настало время откровения, время собственного, локального Армагеддона. Все войны, которые велись на этой земле, были детской игрой по сравнению с тем, что принесли с собой заокеанские крестоносцы. Только вместо креста они несли с собой звёзднополосатый флаг...


Погружение последнее, аэропорт Камрань.

Аскетичные пластмассовые стульчики (явно оставшиеся от былого великолепия) очень способствовали умственным упражнениям. Достав совсем истрёпанную пачку распечаток, я снова погрузился в прошлое. Тем более и место соответствующее. Камрань тогда была крупнейшей базой экспедиционного корпуса американцев.
Много написано всего о войне во Вьетнаме. Много имеется в моих распечатках. И о поводе, послужившем началом 8 летней бойни - обстреле вьетнамцами американского эсминца. Обстрел, конечно же, был ничем не спровоцирован и эсминец естественно выполнял мирную миссию наблюдая за миграцией креветок из хорошего южного Вьетнама в плохой северный. На истрёпанных листах сухо написано о начале массовых бомбардировок в 1965г, упоминаются тысячи жертв и сотни тысяч беженцев, рассказано о советской военной помощи, о порте Хайфон куда шли советские корабли, везя зенитные комплексы, о шоке испытанном бравыми звёзднополосатыми летунами, когда избиение беззащитных городов превратилось в смертельно опасное занятие и сотни летающих убийц сыпались в джунгли. Написано и о том, как американцы не испугались, не отступили, и поднимали новые самолёты и били в ответ по ракетным позициям, метко и страшно.
Бойня не прекращалась, никто не желал уступать и хлынул через океан страшный поток из тысяч гробов и ещё более страшный поток из десятков тысяч раненых. Был и другой поток. В обратную сторону. Меньший, гораздо меньший и тайный.
Война это не только сражения, не только стрельба. Это ещё и пачки похоронок, это транспортные самолеты (Геркулесы и ТУшки) везущие на родину калек. Это недоумение толстожопой американской девки получившей своего парня в металлическом гробу, это горе негритянки где нибудь в Гарлеме увидевшей на пороге своей убогой квартиры офицера с свёрнутым флагом, это серая казённая бумажка – погиб при исполнении служебных обязанностей, лежащая в сумке почтальона идущего по улице русского городка.
Это страдания сотен тысяч вьетнамцев лишившихся своих домов, бегущих в джунгли, в горы, куда угодно лишь бы подальше от сыплющейся с неба смерти. Это остервенение вьетнамских солдат медленно нарезающих на куски сбитого американского лётчика. За сожжённую напалмом дотла деревню. Сожжённую со всеми жителями, среди которых их родители, жёны, дети.
Много всего написано. Бумага всё стерпит. Можно по разному реагировать на написанное, но у меня не получалось тогда воспринимать всё это отстранённо. Я нахожусь в этой стране, среди людей переживших всё ЭТО. Среди их детей и внуков. Я смотрю вокруг, и в голове моей не укладывается, КАК? КАК смогли эти маленькие, суетливые, улыбчивые люди выдержать, выстоять, найти в себе силы, решимость, мужество, сражаться и победить.

К 1972 году у сторон, наконец, то хватило ума начать переговоры, поскольку продолжаться так больше не могло. Потери американцев ужасали их самих - 56000 убитых, 300000 раненых. Сбито 8,5 тысяч самолётов. В самой америке стоит миллионоголосый вой - ХВАТИТ!!!
Хватит воевать с маленькой страной. Нафиг не нужной, не понятной, пугающей, для сытой и самодовольной толпы, именуемой американский народ.
В 1973 году американцы ушли из Вьетнама, получив непримиримого врага на долгие годы, ненависть целого народа, утрату влияния в Юго Восточной Азии.

Война продолжалась ещё 3 года и закончилась падением Сайгона 30 апреля 1975 года. Погибло 3 миллиона вьетнамцев, десятки миллионов стали беженцами, страна была разрушена. Но вьетнамцы добились целостности своей страны, единства своего народа. Избавились от заокеанского рабства, получили право жить в своей стране и говорить на своём языке.
На этом закончились мои погружения в историю, мне больше не нужны распечатки, вокруг сегодняшний день. Наконец то объявили посадку, открыли выход, и я вприпрыжку поскакал к самолётному трапу, уж очень достало это сидение в убогом зальчике.

[ScepticForever]

НОМИНАНТ №3

Жизнь Клима Самгина

Роман

Сидели два медведя на тоненьком суку. (изображаем медведей)
Один читал газету, (раскрываем руки, как будто читаем газету)
Другой молол муку. (стучим кулаком о кулак)
Раз - ку-ку, два - ку-ку,
Оба шлепнулись в муку. (опускаем руки вниз)
Нос в муке, хвост в муке, (показываем нос; показываем место, где должен быть хвост)
Ухо в кислом молоке. (показываем ухо)
(Стишок-игра)



1. Верка

Мама и Вера в моей жизни были всегда. Мои первые детские воспоминания отчетливо это подтверждают.
Стоило утром открыть глаза, как меня уже встречало возмущенно - радостное: «Климушка, мы опаздываем в детский сад!» Мама энергично впихивала в меня пару яиц, сваренных вкрутую, заливала все это сверху сладким какао знаменитой марки «Золотой ярлык» и волокла в садик. Иногда она поручала проделать это Вере.
Садик я не любил, яйца и какао тоже. Но еще больше я ненавидел рыбий жир.
Мама где-то вычитала, что только рыбий жир способен уберечь ребенка от рахита и с тех пор пузатая склянка всегда стояла у нас в холодильнике. Запах рыбьего жира преследует меня всю жизнь.
Зато я обожал «Ситро» и фруктовое мороженое в картонном стаканчике. Думаю, именно по этой причине сладкая газированная вода и мороженое отсутствовали в моем меню напрочь. Дескать, вредно.
Вера была родной сестрой мамы и соответственно приходилась мне теткой. Впрочем, она была старше меня всего на тринадцать лет и воспринималась, скорее, старшей сестрой, чем тетей. Вера величала меня исключительно Козявкой, постоянно придиралась по всякому поводу, а часто обходилась и без него. В любом случае все кончалось унизительными подзатыльниками и жалобами маме на Козявку. Я платил ей той же монетой и обращался к ней по имени только в исключительных случаях, выдавливая из себя вежливо-нейтральное «Верка».
Отец подался к морю на заработки еще до моего рождения, да так там заработался, что решил остаться навсегда. Отмечался он в моей жизни только поздравительными открытками, приходящими крайне редко. Алименты отец выплачивал еще реже, чем присылал открытки, что позволило маме справедливо объявить его козлом. Однако жили мы в двухкомнатной квартире, которую оставил нам этот самый «козел». Когда я немного подрос, то уже не только не обижался на него, но даже наоборот начал немного понимать и сочувствовать – жизнь в портовом городе у моря виделась мне всяко краше, чем сосуществование с мамой и теткой под одной крышей. Бывшей семье отец оставил бывшей семье квартиру, а лично мне свою фамилию.
Фамилия была яркой – Самгин и нет ничего странного в том, что назвали меня родители Климом. Во время учебы в начальных классах меня частенько сравнивали со знаменитым тезкой, но со временем читателей у Максима Горького поубавилось, а позже они исчезли вовсе. Теперь существовал только один Клим Самгин и его историю писал я сам.
Когда мне было пятнадцать, в нашем доме появился Славик. Верка, как говорила мама, глупо выскочила замуж и привела Славика в примаки. Муж Верки оказался добродушным увальнем, что его и сгубило. Уже через год тетка собрала ему чемодан, обозвала на прощание размазней и выставила за дверь.
Этот год, прожитый вместе со Славиком, оказался самым счастливым периодом в моей подростковой жизни.
Мама с Веркой проводили все вечера за просмотром бесконечного сериала «Сага о Форсайтах», потом часами обсуждали увиденное, а мы, уединившись на кухне, играли с новобрачным во все игры подряд. В шашки, шахматы и домино Славик меня легко обыгрывал, но в морском бою и щелкунчиках победы всегда доставались мне. Обычно игрой в щелкунчики все и заканчивалось – сбитые шашки с грохотом летели на пол, одна из них непременно закатывалась в Веркину комнату и оттуда выбегала возмущенная тетка. "Балбесы" – самый безобидный из ее эпитетов, адресованных нам со Славиком. Отобрав шашки, Верка гордо возвращалась к заветному фильму и своим английским друзьям Джеймсу, Флер, Джун и Майклу Монту .
Избавившись от Славика, Верка больше замуж не вышла. Окончив бухгалтерские курсы, всю свою бурную энергию она направила на карьерный рост. И надо признать не без успеха.
Довольно скоро Верка прикупила участок в далекой деревне под странным названием Подорки. Покупкой земли тетка не ограничилась и через несколько месяцев там появилась деревянная банька. Одной париться ей было скучно и неинтересно. Таким образом, в одно прекрасное субботнее утро мы все вместе отправились на помывку в далекую баню.
Дорога до Подорок занимала ровно три часа. Сначала мы долго ехали электричкой, а потом еще около часа тащились на переполненном рейсовом автобусе. Наконец, вдали показался дорожный указатель, на котором значилось название населенного пункта «Пидорки» - какой-то народный умелец легко переиначил коренное название, исправив всего одну букву.
Я неосторожно рассмеялся и заметил, что жители деревни, очевидно, соответствуют ее названию, чем вызвал гнев Верки, которая не только дала мне подзатыльник и весьма болезненный, но и обозвала полудурком.
Мама, как обычно, приняла сторону сестры и устроила мне нагоняй. Мама никогда не наказывала, но своими скучными нравоучениями могла любого довести до истерики.
Банька оказалась размером с маленький дом и состояла из двух комнат. Одну, ту, в которой находилась раздевалка, Верка назвала комнатой отдыха, в другой была парная. Домик оказался из рубленой сосны довольно приличного диаметра. «Мордовская!» - со знанием дела хвастала тетка.
После первой пропарки, сестры приняли на грудь – мама раскраснелась и непривычно оживилась, Верка же наоборот стала солидной и какой-то убедительной. «Садись, Клим, к столу!» - подозрительно ласково позвала она меня. Я настолько оторопел от ее непривычного тона, что безропотно плюхнулся на струганную лавку. «Выпей с нами, сегодня можно, сынок» - мама всегда шла на поводу у сестры. Даром, что младшей.
С водки меня быстро развезло, сквозь навалившуюся сонливость я еще слышал что-то про дом, который скоро поставит хозяйственная Верка, потом окончательно задремал.
Утром оказалось, что накануне родственницы уговорили еще одну бутылку водки, а ночью бегали голяком купаться на соседнее озеро. Такой маму я никогда раньше не знал.
Обратно мы добирались еще дольше, но мама с Веркой всю дорогу хохотали, вспоминая ночные похождения. У меня напротив болела голова, а во рту словно кошки нагадили. И кошек этих было не меньше стаи.
Для себя я твердо решил, что в Пидорки больше ни ногой.
Как в воду глядел, с тех пор в Подорках я не бывал никогда.
В следующий раз тетка отправилась туда вместе с мамой и, как оказалось, напрасно. Озеро – свидетель их ночного купания было на месте, и участок, где стояла банька тоже никуда не делся. А вот самой баньки не было. Как корова языком слизала. Пришли ночные тати, разобрали баньку по бревнышку, погрузили на машину и… Ищи теперь ветра в поле. Конечно, никто из соседей ничего не видел. И не слышал.
Оставалось только вслед за моим полным тезкой задаваться вопросом: «А был ли мальчик? Может, мальчика и не было?»
К моменту возвращения домой Верка слегка поостыла, поэтому особенно крепких выражений в адрес ее несостоявшихся односельчан я уже не услыхал. При мне она охарактеризовала их одним емким словом: «Пидорасы!»
Ах, молодость, как же ты бываешь права. В Греции живут греки, в Турции – турки, а в Пидорках могут проживать только законченные пидорасы. С тех пор я с большим вниманием стал относиться к названиям улиц, населенных пунктов и городов. Топонимика – практическая наука.
Шли годы, заработки Верки росли, а вместе с ними увеличивались и запросы. Сначала она приобрела однокомнатную квартиру, сделала ремонт, обставила мебелью и… сдала в аренду.
Позже прикупила очередной участок земли и построила там домик. На этот раз, кирпичный. Ну, чтобы тати ночью не вывезли, наверное. Деревенька носила гордое имя Стреглово. Никаких гадостей данное название ее обитателям и гостям, по-видимому, не сулило.
Тем временем я поступил в московский институт и благополучно его закончил. Выбор ВУЗа прошел быстро и безболезненно – еще в детстве мне врезалась в память сцена из какого-то патриотического кинофильма, в которой молодой герой в кожанке пронзительно кричал: «Стране нужна сталь!»
"Нужна сталь, нужна сталь" – с тех пор молотом стучало в висках. А еще мне нравился фильм про сталеваров «Весна на Заречной улице». Герой картины пел задушевную песню, лупил ломом, открывая плавку, а его фамилия "зазвучала". Кроме того, в него были влюблены все героини фильма. Этих веских причин оказалось достаточно, чтобы подавать документы я отправился прямиком на Ленинский проспект, 4.
Институт стали и сплавов стал трамплином для прыжка в самостоятельную жизнь. Уже через год после его окончания мне удалось снять в аренду однокомнатную квартиру. Мечта жить отдельно от мамы и Верки родилась в тот момент, когда я впервые открыл глаза.
Квартирка была битая - перебитая, с крохотной кухонькой, по размерам скорее походившей на санузел. Санузел же напоминал небольшой шкаф, в котором можно было только стоять - при попытке сесть, колени прошивали дверное полотно насквозь. К тому же, располагалась моя отрада на первом этаже. Этот факт поначалу здорово напрягал : местные мужики - выпивохи регулярно навещали мою квартиру в поисках сосудов для употребления спиртного – фужеров, бокалов, стопок и рюмок они не признавали. «Слышь, дай стакан!» - могло прозвучать и поздним вечером, и ранним утром. Недолго думая, я выставил три стакана на табуретку у входа. Понятно, что стаканы не покупал, но позаимствовал их из автомата с газированной водой, расположенного у ближайшего метро.
Мужики оказались чрезвычайно щепетильными людьми, и посуду возвращали с удивительным постоянством. Если в двенадцать вечера займут в долг, то в два ночи уже непременно возвратят. Чтобы они не пили: «Агдам», «777», «Золотистый» или «Солнцедар» - возвращенные стаканы были тщательно вымыты.
А я наслаждался выстраданной свободой и буквально купался в ней. Книги и грампластинки заполняли все свободное время. Вопрос с литературой решился довольно просто. Дядя Миша, сосед сверху, залил меня на пятый день после въезда в квартиру. Я робко постучал в его дверь, когда поток льющейся сверху воды переполнил подставленный мною таз – другой посуды в доме не было. Ну, разве что, три чистых стакана. Но они бы погоды не сделали точно.
Дядя Миша – активный пользователь старенькой стиральной машины «Вятка» частенько засыпал под ее гудение, заканчивалось это, как правило, всегда одинаково – моим вынужденным визитом к нему. В качестве компенсации за моральный ущерб дядя Миша разрешил пользоваться своей библиотекой.
Это было воистину царским подарком - первый выпуск Библиотеки приключений ценился тогда, как автомобиль Jaguar XJ в наше время.
Разве кто-нибудь позволит вам пользоваться "Ягуаром" вот так запросто? А дядя Миша – пожалуйста!
Райдер Хаггард и Роберт Стивенсон, Артур Конан Дойл и Фенимор Купер, Майн Рид и академик Обручев – что ни имя, то подлинное наслаждение.
С прослушиванием грампластинок пришлось повозиться, но я поднапрягся, занял денег в кассе взаимопомощи и купил проигрыватель с многообещающим названием «Аккорд». Теперь в моем доме звучали не только резво набирающие популярность Валерий Леонтьев и Юрий Антонов, но и незнакомые заморские певцы Энгельберт Хампердинк и Том Джонс.
Но больше всего мне нравилась одна песня в исполнении Аллы Пугачёвой:

Три счастливых дня
Было у меня,
Было у меня с тобой,
Я их не ждала,
Я их не звала,
Были мне они даны судьбой.

Я частенько мурлыкал эти слова, лежа на продавленной тахте с томиком любимого Гюстава Эмара в руках.
Два счастливых дня уже случились и в моей жизни. Один, когда через порог папиной квартиры в подмосковной Сходне переступил неудачливый примак Славик. Второй, когда чемодан с моими вещами переехал в съемную квартиру на улице Кошкина, что свернулась клубком в спальном московском районе Бирюлево. Что третий, грядущий день мне готовит? Вот в чем вопрос. И никакой Владимир Ленский, а равно, и Александр Пушкин не смогли бы дать на него точного ответа.

[ScepticForever]

Жизнь Клима Самгина


Роман



2. Котенок



Котенок появилась в моей жизни внезапно. Так всегда приходит счастье – вчера о нем не было ни слуху, ни духу, а сегодня оно уже вовсю грохочет сапогами в коридоре, оставляя на полу грязные следы.
В дверь постучали под вечер, я, как раз, лакомился «Лунным камнем» Уилки Коллинза. В этот момент Фрэнклин вытаскивал из Зыбучих песков спрятанную там ночную рубашку, запачканную краской. Тот, кто читал известный роман, легко поймет меня – оторваться от книги невозможно. Я попытался игнорировать настойчивые стуки в дверь и все же заглянуть через плечо героя в предсмертное письмо Розанны. Не тут-то было, в дверь стали долбить кулаком. возможно, не одним. «Проще отдаться, чем объяснить, почему нет!» - пробормотал я, вставил ноги в тапочки, и, прихватив пресловутые стаканы, распахнул дверь. Мужиков на лестничной клетке не было – зато там стояла Котенок.
«Мужчина, угостите даму сигаретой?» Пачка явской «Явы» в моей холостяцкой берлоге была всегда заныкана. Как и бутылка болгарской «Варны», оставшаяся после какого-то праздника. Про «Лунный камень» в тот вечер я больше не вспоминал. Я забыл про сыщика Каффи, предал Рэчель и осквернил память о Годфри Эбльуайте. Плевать на них – у меня появилась Котенок.
Конечно, у Котенка было имя, и я его знал когда-то, но имя совершенно не подходило девушке, и все называли ее только так – Ко-те-нок.
Уже утром, когда я убегал в спешке, переходящей в панику, на работу, закинув в рот привычные яйца, сваренные вкрутую, Котенок свернулась клубком у меня на тахте и задремала. Я с неожиданной для себя нежностью поцеловал ее в то ухо, которое было доступно для поцелуя, и тихонько прикрыл за собой входную дверь.
В этот день работать я не мог, вообще не помню, как провел восемь часов разлуки. Телефона в квартире не было, и я мысленно рисовал себе ужасные картины своего возвращения. Вот я открываю дверь, а Котенка нет! Как и зачем жить дальше?

Девственником я не был. Впрочем, и богатого прошлого на момент встречи с Котенком у меня не случилось. Институтская группа по гендерному признаку сложилась почти чисто мужской, девушек можно было пересчитать по пальцам одной руки. Лола Кварацхелия была страшной как персонажи картин Босха - старшего, и представить ее, в роли возлюбленной, мог только слепой пират Пью. Наташа Сенкевич, Лена Калачёва и Ира Победоносцева летали столь высоко, что мне с земли не было видно даже девичьих силуэтов.
Впервые я познал женщину на третьем курсе. Крестным отцом этого ответственного обряда оказался староста нашей группы Игорь Родионов по прозвищу Аккордеонов. Игорь был старше нас на год, имел смазливую внешность, слыл весельчаком и балагуром и, как следствие, нравился девчонкам. Кроме того, Аккордеонов был не дурак выпить. В любой компании он оказывался заводилой и тамадой.
На этот раз компания собралась в общаге в комнате у Витьки Крынкина, энергичного паренька из Зернограда. Витька внешне походил на молодого бабника Александра Пушкина, но нутро у него было совсем наоборот – как у Павки Корчагина. Крынкин был, как теперь говорят, идейным. Когда нашу группу на экзамене завалил заведующий кафедрой военного дела подполковник Голубцов, Аккордеонов собрал с нас по три рубля, купил ящик водки и отволок его Голубцову. Через два часа в зачетках стояло по вожделенному трояку. Крынкин деньги сдавать отказался принципиально, позже года полтора мыкался с пересдачей экзамена. Витьку уважали, но не понимали и за глаза посмеивались.
В общаге пили водку и почему-то из пивных кружек. Очевидно, такой способ казался залихватским в то время, а может, туда просто больше влезало. Часам к двенадцати ночи компания стала рассасываться: одни отправились домой, другие перешли в комнаты соседей, чтобы продолжить там наслаждаться жизнью. У Витьки остались только мы с Аккордеоновым. Староста изрядно захмелел, обнял нас с Крынкиным за плечи и вкрадчиво произнес: «А не пора ли вам, господа офицеры, становиться мужчинами?»
Было понятно, что намекает он на нашу закаменевшую девственность. Такого факта в мужской компании не скроешь ни за какие коврижки. Можно сказать, диагноз на лбу прописан. Как пятно зеленки на лбу смертника - не смоешь.
Витька испуганно схватился за бутылку, как за последний якорь, и начал что-то невнятно говорить про любовь, без которой он ни-ни. Когда он волновался, то начинал заикаться. Аккордеонов усмехнулся и бросил мне: «Ну, что, Климка, начинаем отделку щенка под капитана?» После этих слов отказаться я уже не смел - и самого Джека Лондона, и его героя Волка Ларсена я буквально боготворил.
Кроме того, пора было исправлять это нелепое упущение. Не могу сказать, что оно меня сильно напрягало – рос я обычным ребенком, интересовался, чем надо и уже лет в десять вместе со сверстниками уединялся на чердаке, чтобы с многозначительным видом рассматривать затертые до дыр самодельные карты с голыми женщинами на рубашке. «Ништяк!» - выплевывали пацаны и солидно добавляли: «Я бы ей вдул!»
В четырнадцать я просверлил ручной дрелью дыру в стене между туалетом и ванной комнатой, предусмотрительно залепив отверстие пластилином. За мамой подглядывать я стеснялся, но за Веркой – сам бог велел. Думаю, тетка об этом догадывалась, так как частенько замирала точно напротив дыры и принимала расслабленные позы, очевидно, казавшиеся ей эротичными. Много позже я видел похожие в популярных мужских журналах.
В шестнадцать - зачитал до дыр бессмертные творения Ги де Мопассана «Жизнь» и «Милый друг», мечтательно воображая себя на месте главных героев.
Ну а дальше как-то не сложилось… Пока не сложилось.
Староста плеснул мне в кружку остатки водки, хлопнул по спине и повел куда-то за пределы комнаты. Мы поднялись на второй этаж и остановились у неведомой доселе двери. Аккордеонов скользнул туда без стука, но через пару минут вернулся и втолкнул меня внутрь. Назад я вернулся уже мужчиной.
Как оказалось, комната принадлежала студентке с нашего потока - монгольской интернационалистке Жаргал Тумэнбаяр. Монголка была натуральной, родом из Улан-Батора. Чтобы описать облик Жаргал достаточно вспомнить олимпийскую чемпионку по лыжным гонкам Галину Кулакову. Такая же, как чемпионка, низкорослая, но крепко сбитая с мощными ляжками студентка сидела на кровати и тщательно пережевывала какую-то свою монгольскую жвачку. Узкие непроницаемые глаза азиатки спокойно смотрели на меня. Жаргал была одета в застиранный, когда-то бывший черным хлопчатобумажный тренировочный костюм. Да, не такой мне виделась встреча со своей первой женщиной. Монгольская нимфа, молча, спустила штаны, трусов под ними почему-то не оказалось, и требовательно хлопнула ладонью по койке. Я вмиг протрезвел.
Что там дальше происходило, я плохо понял. Запомнил только, что волосы на голове Тумэнбаяр были смазаны каким-то липким жиром, от тела пахло чем-то резким, но приятным. Позже я классифицировал этот аромат, как запах женского пота. Жаргал пару раз что-то хрипло выкрикнула и … все закончилось. Я быстро собрал свои в беспорядке разбросанные по полу вещи и выскользнул из комнаты. Туда мгновенно всосался любвеобильный Аккордеонов.
Жаргал с монгольского языка переводится как счастье. Свое имя она воспринимала буквально и старалась сделать счастливыми многих студентов Института стали и сплавов. Так она понимала исполнение своего интернационального долга.

С величайшем трудом дождался я окончания трудового дня, дрожавшими от волнения пальцами вставил ключ в замочную скважину, распахнул резко дверь и ворвался вихрем в комнату… На тахте по-прежнему лежала Котенок! Казалось, что она даже позу не переменила с момента моего ухода. Счастье, какое счастье, когда тебя ждут дома!
Конечно, Котенок вставала днем. И не раз. Об этом отчетливо свидетельствовали грязная посуда, наваленная в мойке, одинокая шпротина, грустившая в пустой банке с маслом и обрезки шкурки от вареной колбасы, подсыхающие на столе.
С умилением смотрел на оставленные объедки – ведь здесь покушала Котенок. И в этот вечер я не смог дочитать «Лунный камень», и в следующий раз не смог, и в последующий…
Все вечера мы с Котенком проводили в кровати, там я смог реализовать все свои мечты. И даже сделать то, о чем не смел и подумать.
Через неделю Котенок приволокла чемодан со своими вещами – я был на седьмом небе от счастья. Меня выбрала такая необыкновенная женщина! Я с благодарностью вспоминал монголку Жаргал и сводника Аккордеонова, которые невольно поспособствовали решению моей девушки.
Благодаря Аккорденову я не только познал блаженство обладания женщиной, но и узнал кое-что об алкогольных отравлениях. После сдачи первой сессии, Аккордеонов заявил, что группе требуется сплотиться, а для этого нужна совместная пьянка. Сплачиваться мы отправились домой к нашему товарищу Сереге Монахову. Купили, как водится, вина для девушек и водки для мальчиков. Пили по началу мало, разговор буксовал и сами сплачиваемые стали разбегаться. Тогда Аккордеонов провозгласил тост за ядро группы. Потом другой... Я вышел подышать зимним воздухом на балкон, да там и остался. Говорят, провел в обнимку с перилами часа два - три. Когда меня оторвали от металлического поручня было уже поздно - я отморозил все десять пальцев. Домой я не попал - остался спать в обнимку с хозяином квартиры на радость его родителям, вернувшимся с работы. Потом мне рассказывали, что неугомонный Аккордеонов звал меня с собой в баню, но я отмазался от участия в новом мероприятии, посвященном дальнейшему сплочению, последними деньгами, которые староста выгреб у меня из кармана. Говорят, что с моего полного согласия. Да уж, Аккордеонов оставил в моей жизни неоднозначный след. Пострадавшие пальцы долго болели, побелевшая кожа сходила клоками, но немой плачь по даром пропавшим деньгам был горше.
Жизнь потихоньку входила в свою колею: утром я, стараясь не разбудить любимую, пытался тайком выскользнуть из дома, но чуткое ухо Котенка не позволяло уйти по-английски. Котенок открывала глаза, сладко потягивалась и с улыбкой бросала: «Вечером принеси чего-нибудь вкусненького».
И я тащил все, что мог найти в гастрономе. Котенок была всеядной и с радостью набрасывалась и на бычки в томате, и на сайру, и на плавленые сырки. Уминала она и мойву, которую я жарил на растительном масле, и сосиски с баклажанной икрой, и тушёнку с картошкой.
Готовить мама ее не научила, зато Котенок всегда была готова настрогать салатиков из свежих овощей. Посылать ее в магазин было нельзя, так как тратить деньги, кроме как на себя, она не умела в принципе. Пойдет за хлебом с молоком, а вернется без них. Но с косынкой, заколками для волос или дешевой бижутерией. С одной стороны такая детская беспечность умиляла, но постоянное отсутствие в доме еды немного огорчало.
Умение готовить, хозяйственность, бережливость, расчетливость в быту – разве за это любим мы женщин?
Именно в этот период я посвятил Котенку свои первые стихи. Незатейливые, но искренние:

Я люблю тебя Котенок,
Я люблю твои глаза,
Но, ведь, ты еще ребенок
Целовать тебя нельзя!

Я, конечно, слегка приукрасил, Котенок была совсем не ребенком, и целовать ее было не только можно, но и нужно. К тому же, желательно в разные места. У нас, у поэтов это называется гиперболой.
На работу я уходил всегда с хорошим настроением, напевая что-то типа: «Котенок, Котенок, взлети выше солнца и степи с высот огляди…» Домой возвращался тоже как на крыльях.
Однажды на мое перманентно - солнечное настроение набежали тучи. Навещая в очередной раз дядю Мишу, я получил довольно неприятное известие. Оказывается, несколько дней назад всех моих соседей посетил товарищ из органов. «Длинный такой мужик!» И интересовался он исключительно Климом Самгиным. Кого к себе водит? На какие доходы живет? «Я ему так и сказал, что тебя девки не интересуют – только книги» - доверительно заметил дядя Миша на прощание. «То-то соседки на лавочке перешептывались, поглядывая на меня» - вспомнил недавнее я. Впрочем, вскоре я забыл о повышенном милицейском внимании к своей персоне. Вообще, обо всем забыл. Меня занимала только Котенок.
Через полгода после знакомства я установил, что у Котенка нет недостатков (почти идеальная женщина), кроме одного – она была патологической вруньей. Никакой личной выгоды своим враньем моя ненаглядная не преследовала. И это было здорово.
Верить ей было нельзя даже в мелочах. И это было ужасно.
Большую часть времени Котенок не работала – ей постоянно попадались мерзавцы - начальники, которые мечтали избавиться от работницы в ее лице, едва она только переступала порог помещения. Чем девушка занималась весь день дома, я не представлял. Книг Котенок не читала в принципе, к музыке была равнодушна, а телевизора в доме у нас не было. Возможно, судачила с соседками, которые толклись под окнами с утра до вечера, выгуливая своих малолетних и не очень детей.
Моя мама к Котенку отнеслась спокойно. Сказала только: «Ну и, слава богу». Верка же приняла ее в штыки. Впрочем, таким образом, она встречала всех моих знакомых девушек. Все они, по словам Верки, делились на две категории: деревня и хохлушки. Котенок неожиданно попала во вторую категорию. Даром, что в паспорте значилось «русская». К слову, сама Верка была родом из деревни под Вяткой и границу Украины никогда не пересекала. Природа этого антагонизма совершенно необъяснима. Нет, не понять нам мужчинам женской логики.
Не успел я оглянуться, как мы с Котенком уже отмечали годовщину нашего знакомства. На три юбилейных рубля я выменял у Вовки Кузина батон финской колбасы. Бутылку «Южной ночи» мне презентовала мама – Верка отдыхала в Геленджике и привезла с собой чуть ли не ящик этого замечательного напитка. Конечно, мама либо выкупила подарок у сестры, либо похитила его тайно.
Котенок очень любила сладкие вина. Впрочем, финский сервелат она любила тоже.
Чувства несколько успокоились, и теперь спустя год я был в состоянии трезво рассмотреть историю появления Котенка в моей жизни. Уже без выпученных от восторга глаз и уничтожения своего и девичьего исподнего в период страсти.
Наверное, подспудно я ждал чего-то подобного, в доме на улице Кошкина ко мне могла прибиться только кошка. Или котенок. Известно, что кошка сама выбирает себя хозяина и не впустить ее в приглянувшейся животному дом это не по-христиански, в частности, и не по- человечески, в целом.
Котенок никогда не рассказывала про своих родителей, по умолчанию я сделал вывод, что их просто нет – умерли, бросили, завербовались на дрейфующую арктическую станцию или улетели на Марс.
Сейчас я впервые задал вопрос прямо в лоб. Котенок ничуть не удивилась такой любознательности и, продолжая уплетать ломоть датской ветчины, купленной в честь столь важного события, спокойно поделилась со мной информацией о том, что у родителей имеется деревенский дом во Владимирской области, где они счастливо и проживают. А в Москве у них есть еще и квартира, которую они сдают внаем из-за крайней нужды.
Какая-то странная история выходила, но дальше расспрашивать Котенка было бесполезно: все, что хотела, она уже рассказала. Периодически Котенок страдала девичьей забывчивостью. Обычно это касалось возврата денег, принятых в долг. Сначала обмишурилась моя мама, позже попался на крючок тот еще жук - дядя Миша. Вскоре список пострадавших составили соседи по подъезду: тетя Циля, тетя Соня, дядя Виля, дядя Леня, Хаим, Лева, Мойша и Зилья… Долги с поклонами пришлось возвращать мне с убедительной просьбой денег Котенку больше не суживать.

Однажды Котенок сообщила, что ее мама желает познакомиться со мною и родители приглашают нас в гости. Делать нечего, знакомство с будущими родственниками – это святое. Прихватив в подарок тестю бутылку грузинского коньяка КВВК, а теще коробку конфет «Золотая нива», мы отправились в дальнюю дорогу. Три с половиной часа мы провели, словно в заключении, во владимирской электричке. В ней мы насквозь провоняли запахом вареной колбасы, батоны которой гроздями свисали с каждой багажной полки в вагоне. Судя по всему, владимирцы мотались в Москву вовсе не с целью изучения столичных театров. Потом мы долго сидели на пропыленном автовокзале, ожидая редкого автобуса до поселка Красная Горбатка.
Услышав название конечного пункта, я содрогнулся, представив себе его жителей. Нет, ехать к родственникам Котенка мне совершенно расхотелось. Единственное, что несколько подняло потерянное, казалось навсегда, настроение это наличие двух древних соборов, украсивших холм по соседству с автовокзалом. Успенский и Дмитровский, они помнили еще нашествие татаро-монгольских племен.
Оказалось, что Котенок, много раз делавшая пересадку с электрички на автобус во Владимире, ни разу внутрь соборов не заходила. "Вот, где мы будем вскоре венчаться! Какой нормальный брак без венчания?" - мелькнула мысль, искра разожгла пламя и перед глазами живо возникла сладостная картина: я в строгом костюме, Котенок в белом подвенечном платье, свещенослужитель, алтарь и любовь до гробовой доски. Вместо уместного свадебного марша в ушах ехидно зазвучали дурацкие стишки: "Мы с Котенком ходим парой, мы с Котенком - санитары".
После посещения соборов, просветленные мы и не заметили двух часов, проведенных в дороге на жестких сиденьях дребезжащего ПАЗика.
Поселок Красная Горбатка расположен на реке Колпь. Река мне понравилась, сама Горбатка - категорически нет. Впрочем, оценить ее объективно я не мог.
Дом Котенкиных родителей возвышался над соседскими строениями подобно замку феодала, господствующему над крестьянскими избами. Глухой забор, солидные ворота и явно не пустой гараж буквально кричали о солидности владельцев. Я заробел слегка – такой достаток, по моему мнению, мог принадлежать только крупному партийному деятелю или талантливому ученому.
В дверях нас встретил Котенкин папа – высокий сутулый человек с приятным лицом и усталыми глазами. Маму решили пока не беспокоить, она была занята просмотром передачи «В мире животных».
Вскоре мы услышали знакомую музыкальную заставку в исполнении оркестра Поля Мориа, возвещающую об окончании передачи, и я был представлен будущей теще. Крупная женщина с резкими чертами лица и высокой грудью внешне совершенно не напоминала хрупкую миловидную дочь. «Зови меня Ангелиной Петровной» - внушительно и веско произнесла хозяйка дома. Я почему-то сразу понял, что хозяйкой является именно она, а не Александр Николаевич, который ужом вертелся вокруг нас.
Ангелина Петровна бегло осмотрела на наши дары и поинтересовалась, почему не видит вареной колбасы. По-видимому, колбаса в Красной Горбатке ценилась так же высоко, как и во Владимире. Уныло разведя пустыми руками, я понял, что ничего хорошего мне здесь не светит.
Надо заметить, что за ужином Ангелина Петровна грузинским коньяком не побрезговала, мы выпили, и я несколько расслабился. Раскрасневшийся Александр Николаевич оказался неплохим рассказчиком и стал вспоминать забавные случаи из своей милицейской практики – он много лет проработал участковым инспектором.
За чаем Ангелина Петровна многозначительно посмотрела на меня и припомнила какого-то Лёву, как я понял, бывшего жениха Котенка. Сам Котенок никогда не упоминал этого имени, и я несколько растерялся.
О моем предшественнике говорилось в уважительном тоне, в завершении рассказа было отмечено, что он правильно отнесся к Котенкиным родителям и преподнес Ангелине Петровне в подарок новенький мопед.
«А что подаришь мне ты, Клим?» - я не сразу понял, о чем меня спрашивают. Видя, что попал в патовую ситуацию, я попытался отмолчаться. Молчали и Котенок с Александром Николаевичем. Когда пауза затянулась до неприличия, я брякнул «Ничего» и в ужасе зажмурил глаза.
Ангелина Петровна терпеливо дождалась, когда я разомкну веки и мстительно произнесла: «Тогда пошел отсюда вон!»
Такого унижения мне испытывать еще не доводилось. Втянув голову в плечи, я поплелся в выделенную для нас с Котенком комнату собирать вещи. Наверное, со стороны происходящее здорово напоминало известную картину Фёдора Решетникова. Я не мог оставаться в этом доме больше ни минуты.
Вскоре появилась испуганная Котенок и стала уговаривать остаться на ночь – первый автобус на Владимир уходил только в семь утра. Я покобенился какое-то время, но перспектива провести октябрьскую ночь на улицах Горбатки пугала больше, чем недовольство Ангелины Петровны и муки уязвленного самолюбия.
Рано утром мы просочились сквозь двери этого негостеприимного дома и погрузились в совершенно пустой автобус. Видимо, остальные красные горбатки относились к потенциальным зятьям более бережно, чем владелица замка на Трудовой улице.
В автобусе Котенок призналась, что ожидала от нее нечто подобное. «Предупреждать надо!»
Оказалось, что мать долгое время проработала контролером в знаменитой владимирской тюрьме, расположенной на Нижегородской, 67. Той самой, что под именем Владимирского Централа была позже воспета певцом тюремной романтики Михаилом Кругом. Под контролерами в наши дни именовали тех, кто раньше числился тюремными надзирателями. Такая профессия требует полного отречения и ко многому обязывает. В том числе, и ближайших родственников контролера.
Разъяснилось и то, кто именно наводил обо мне справки, опрашивая ближайших соседей. Трудно было не узнать в «длинном мужике из органов» несчастного подкаблучника Александра Николаевича. Всевидящее око Ангелины Петровны дотянулось до меня и на улице Кошкина.
В электричке я задремал: сказались, очевидно, и нервное напряжение, и ранний подъем. В дороге мне почему-то приснилась Котенкина семья: Ангелина Петровна низким грудным голосом исполняла блатной романс, Александр Николаевич аккомпанировал ей, отстукивая ритм ногтями на зубах, а сама Котенок медленно кружилась в танце. Почему-то обнаженная.
В ушах еще долго звучало пронзительно - щемящее:

Это было весною,
Зеленеющим маем,
Когда тундра оденет
Свой зеленый наряд.
Мы бежали с тобою,
От проклятой погони,
От проклятой погони,
Громких криков «Назад!
По тундре, по железной дороге,
Где мчится поезд
«Воркута – Ленинград».

[ScepticForever]

Жизнь Клима Самгина


Роман


3.Стригой


Прошло время, достаточное для того, чтобы кошмарные воспоминания о посещении Красной Горбатки покрылись патокой времени. Впрочем, говорить о том, что я все забыл не стоило. Как-то дядя Миша в очередной раз протек нам на головы, я привычно поднялся на второй этаж. На этот раз Водолей не спал, дело обстояло совсем наоборот - на кухне оказался накрытым стол: водочка, картошка, огурчики. Дядя Миша ожидал меня. Зная, что просто так я не приду, находчиво вылил кастрюлю воды на пол в ванной комнате. И как результат – вот он я, уже стою пред ним, как лист перед травой. Выпили, закусили, как водится и вдруг дядя Миша запел. Довольно приятным голосом, которого я от него никак не ожидал, сосед выводил затейливые слова песни, которую я никогда прежде не слышал. Начиналась она, кажется, так:

В роще моей пел соловей.
Не давал покоя тёще моей.
Взял я ружьё, убил соловья.
Спи спокойно теща моя.


Возможно, говорил во мне хмель, а не прежняя обида, но я живо представил себя на месте героя песни, и всадил заряд картечи не в безобидного певуна- соловья, а в злонравную тюремщицу. По совместительству несостоявшуюся тещу.
И почувствовал бесконечное облегчение. Словно вновь девственность потерял. Домой я вернулся, испытывая некоторую неловкость перед Котенком за гибель ее матери.
Котенок поступила на работу, наконец, на постоянной основе. Уже несколько месяцев она трудилась в пункте проката товаров, снаряжения и оборудования . Однажды, используя свое служебное положение, девушка отхватила нам почти новый телевизор Рубин. Да не простой, а с японским кинескопом. Почти чудо. Телевизор появился в нашей квартире вместе с Александром Николаевичем. Тот благородно доставил его и дочь на своих Жигулях. Мы пили чай на кухне, беседовали о том и сем, и к происшествию, случившемуся в замке феодала, старательно не возвращались.
Как оказалось, квартира в Москве никогда не сдавалась, на лето Ангелина Петровна выезжала в Красную Горбатку, а Александр Николаевич регулярно мотался к ней на машине.
Теперь вечерами Котенок лежала, свернувшись клубочком перед голубым экраном, впитывая в себя разнообразные развлекательные программы. Из их числа любимыми были две – «Алло, мы ищем таланты!» и «А ну-ка, девушки».
Я вернулся к книгам дяди Миши и даже смог дочитать заброшенный когда-то «Лунный камень».
По случаю удалось приобрести свою давнюю мечту - катушечный магнитофон «Маяк-205», в квартире зазвучали песни Владимира Высоцкого, Криса Нормана и электотронная музыка рижской группы «Зодиак». Котенок особенно оживлялась, услышав первые аккорды популярнейшей в то время мега-группы «Бонни М». Во время исполнения одной из композиций, она всегда поднималась с тахты и начинала скакать по квартире, задорно подпевая солистке: «Варвара жарит кур!»
Котенок была всегда открыта для любви. Казалось, у нее никогда не бывает месячных, голова всегда остается здоровой, а усталость наваливается на организм только во время просмотра фильмов Тарковского. Друзья, особенно женатые, завидовали мне. Я же все чаще вспоминал свое первое монгольское Счастье.
На полке в серванте обживались три фарфоровых слоника – большой, средний и совсем маленький. Котенок очень настаивала на их приобретении, и мы оптом скупили все это стадо в комиссионке.
Я не противился покупке, точно такие же фигурки стояли на тумбочке в комнате мамы, и на полке румынской мебельной стенки в квартире у Верки. Уверен, что и в замке Ангелины Петровны нашлось место этим милым зверькам.
Обычно слоников ставили на вышитую салфетку и выстраивали в одну линию след в след. Слоники – это к счастью.
Над тахтой у нас появились ходики, а на плите чайник со свистком. Свисток, как и положено, свистел в момент закипания воды, а из домика часов выскакивала кукушка и делала то, что и положено кукушке. Нет, не гадила, конечно, а извлекала вечно-многозначительное «ку-ку».
Теперь в нашей квартире были собраны все необходимые компоненты домашнего счастья.
Мебельная стенка, виденная мной у тетки, врезалась в память. Такую же румынскую, как у нее, достать было нереально, а вот за стенку «Мцыри», производства родной сходненской фабрики, можно было посражаться. Что я и сделал. Теперь по утрам мы с Котенком в очередь бегали отмечаться в списках мебельного магазина. Номер очереди у нас был сто двадцать шестой и, по слухам, вожделенные «Мцыри» могли въехать в наш дом уже в этом полугодии.
Несомненно, долгожданная встреча с произведением Лермонтова состоялась бы. Если бы не Верка.
Однокомнатная квартира уже не устраивала тетку, вещей было так много, что они буквально вытесняли хозяйку на улицу, и она все чаще оставалась на ночь у сестры.
Теперь ей пришла в голову блестящая идея обменять ставшую тесной для мебели однушку на просторные двухкомнатные палаты. Дело было за малым, за доплатой. Недостающую сумму Верка надеялась получить у меня и для большей эффективности переговорного процесса подключила к нему маму. Та, конечно, со всей ответственностью принялась за дело и постоянно нашептывала мне на ухо о том, что близкой родственнице необходимо срочно помочь.
Ну да, можно подумать, тетка обитает на улице и питается отбросами.
Я знал, что, если дам денег взаймы, то никогда их больше не увижу – давать в долг родственникам, что деньги в воду бросать. Результат тот же. Я поражался несправедливости судьбы: одним она преподносит на блюдечке с голубой каемочкой двухкомнатную квартиру, румынскую мебель и дом в Стреглово. Другим же - скукоженную съемную квартирку на улице Кошкина!
Летом мы с Котенком планировали провести отпуск в Гаграх. Там мы собирались целыми днями валяться на белом песке, купаться в теплом море и вкушать южные фрукты.
Вечерами наслаждаться ароматными шашлыками, запивая их превосходным абхазским вином «Апсны», а ночью любить друг друга много-много раз.
И что теперь делать с этими планами? Котенок уже купила открытый купальник производства ГДР и страшно им гордилась. А я присмотрел в магазине спорттоваров отличные ласты и маску.
А как же мечта под названием «Мцыри», на которую мы уже потратили два месяца ежедневного хождения в мебельный магазин?
Нет, пусть Верка не строит иллюзий – лишних денег у меня нет.
Вечером в дверь постучали, я, как чувствовал, что это не к добру. Приехали мама с теткой.
Уехали они с моими деньгами. А я стал обладателем дома в Стреглово. С паршивой овцы хоть шерсти клок. Настроение было ниже плинтуса, я достал из серванта давнишнюю бутылку болгарского вермута и мы с Котенком безрадостно распили ее на кухне. Так мы прощались с разбитыми мечтами.
Когда боль потери несколько поутихла, пришла пора познакомиться с нежданно свалившимся нам головы хозяйством. Нет собственности – нет проблем, ну а коли появилась – отворяй ворота. И желательно пошире.
Чтобы попасть в вожделенное домовладение мы воспользовались тверской электричкой.
Тверская электричка оказалась родной сестрой владимирской. Там так же пахло вареной колбасой, яйцами, сваренными вкрутую и свежими огурцами.
Я, конечно, понимал, что дом, переданный мне Веркой взамен денег, размером должен быть меньше феодального замка из поселка Красная Горбатка, но действительность превзошла мои самые мрачные опасения. Крохотный кирпичный домик размером шесть на шесть метров с бетонным крылечком в две ступени, дощатый нужник и покосившейся сарайчик занимали площадь всего участка. Нет, был еще колодец с ржавой цепью без ведра и собачья будка. Странно, собак у Верки отродясь не водилось.
А что вы хотите? Типовые шесть соток. Уверен, что дядя Том, прославившийся благодаря перу Гарриет Бичер-Стоу, посчитал бы себя оскорбленным при вселении сюда после проживания в своей знаменитой хижине.
Но это было только полбеды. Самое неприятное состояло в том, что хотя на бумаге мой дом входил в состав деревни Стреглово, территориально он находился в двухстах метрах от железнодорожной платформы Стриглово. Казалось бы, всего одна гласная буква, но какой разительный контраст на выходе. Не знаю чем, но не нравилось мне это Стриглово категорически.
Нам с Котенком достался долгострой. Я плохо разбирался в жилищном строительстве, но даже мне стало ясно, что в доме необходимо заменить окна и двери, утеплить второй этаж и заняться внутренней отделкой. Начать и кончить.
Деньги ушли спасать Веркину мебель, и начало работ по дому пришлось отложить на неопределенное время.
Впрочем, два дела надо было сделать безотлагательно. Поставить нормальный забор вокруг участка и почистить высыхающий колодец. Так у меня проявились навыки начинающего крестьянина.
Все выходные мы проводили в Стреглово. Я учился бурить землю, вбивать в землю столбы, плотничать, вычерпывать ил и прочий мусор со дна колодца. Котенок сажала цветы и пропалывала грядки. Потом мы обливались ледяной колодезной водой, пили лучшее в мире жигулевское пиво, грызли вкуснейшую астраханскую воблу и любили друг друга.
Давно заметил, каждый человек успокаивает истощенную нервную систему по-своему.
Одни с диким жором набрасываются на еду, другие с еще большей страстью кидаются на женщин, третьи ищут успокоения на дне бутылки. Если же обыватель претендует на наличие интеллекта, то и способы разрядки становятся гораздо изощреннее – в дело идут скрипка, четки или кисть художника.
С недавних пор я пристрастился к знаменитой головоломке, придуманной в 1878 году Ноем Чепмэном, и получившей в нашей стране название игры в «пятнашки». Пятнадцать квадратных фишек с цифрами от одного до пятнадцати надо выстроить по порядку на дне коробочки, рассчитанной на шестнадцать мест. Многие ночи я проводил, щелкая фишками как хороший счетовод, пытаясь получить нужную комбинацию. Котенок видела уже и третий, и пятый сны, а я все корпел над решением задачи. Ну, не спалось мне в Стреглово, хоть тресни. Постоянно присутствовало какое-то смутное беспокойство.
На первом этаже нашего домика расположились единственная комната и прихожая-кухня.
Котенок укладывался на топчане в комнате, а я коротал ночь вместе с «пятнашками» на раскладушке в прихожей.
Мы уже месяца три владели домом, когда заметил я одну странность. Заметил, но внимания не заострил. Сознание засекло, что частенько по утрам Котенок выглядит бледнее, чем с вечера. Сознание засекло, но мозг не включился.
В этот раз я зашел утром в комнату и обнаружил на подушке спящего Котенка две капли крови.
Я плохо разбирался в физиологии женщин, но был готов встретить следы крови на простыне, но никак не на наволочке.
Спустя пару недель картина повторилась, сама Котенок никаких физических неудобств не испытывала, но ничего внятного про странные ночные кровотечения сказать не могла.
Позже меня ждало еще одно неприятное открытие – Котенок несколько отстранилась от меня. Внешне ничего не изменилось, она все так же ухаживала за цветами, с видимым удовольствием поглощала пиво и воблу, в охотку занималась любовью, но … что-то ушло.
Вот вчера еще было, а сегодня раз и нет.
Что делать в таких случаях? Ничего. Вот и я ничего не делал.
В конце июля я почти до рассвета занимал свой ум игрой в «пятнашки» - почему-то решил, если соберу комбинацию – все у нас будет с Котенком по-прежнему.
Под утро провалился в неглубокий тревожный сон. И вдруг проснулся разом, что–то неправильно. Что-то нехорошо. В доме.
Я вскочил с раскладушки и одним прыжком ворвался в комнату к Котенку. Девушка спала на спине, широко раскинув руки. Лицо ее заливала бледность. Но не это бросилось в глаза – на шее Котенка кровоточили две крохотные ранки. Я бросился к Котенку, стал тормошить, пытаясь разбудить, но удалось мне это далеко не сразу.
Моя дорогая, моя единственная открыла глаза и недоуменно посмотрела на меня.
«Что случилось?» А я не знал, что ответить, ранки затянулись сами собой у меня на глазах.
Через две недели Котенок ушла из моей жизни. Я припозднился на работе и, не заходя в магазин за продуктами, резво рванул домой. Еще при подходе к подъезду я понял, что меня ждут неприятности. Впрочем, я давно это понял, но отложил понимание на потом.
Котенка в квартире не было. Не было и ее вещей. Всех. Конечно, без Александра Николаевича не обошлось - уверен, ему пришлось сделать пару ходок на своей машине. Иначе гардероб Котенка вывезти было просто невозможно.
Когда я осознал размер потери, для меня словно порывом ветра задуло свечу. Да что там задуло?
Еще вчера вечером «свеча горела на столе, свеча горела…», а сейчас даже огарка не осталось.
В этот драматический период жизни я написал свое второе стихотворение. И снова посвятил Котенку:

Пропала Котенок – невеста моя,
Она убежала в чужие края.
Рыдаю, не знаю, куда мне деваться.
Не лучше ли с гнусною жизнью расстаться?

Давно заметил, хорошие стихи рождаются в не лучший период жизни. Боль, разлука, депрессия – первейшие соавторы любого хорошего сочинения.

Неделю я провел в метаниях. Трижды наведывался к квартире Котенкиных родителей, два раза мне никто не открыл, в третий я пришел поздним вечером и, видя свет в окнах, начал энергично стучать в дверь. Победа или смерть! Сейчас или никогда!
Дома оказался Александр Николаевич. Несостоявшийся тесть пригласил меня зайти в квартиру и, потупив глаза, сообщил, что Котенка нет дома – она живет у подруги. Вопрос «У какой?» я задавать не стал. За два года совместной жизни ни разу не слыхал ни про каких подруг. Не считать же таковой Светку Бурлакову, сменщицу моей любимой из пункта проката.
Однажды Котенок упросила меня взять Светку с собой в Стеглово. Накануне в пятницу мне удивительно повезло, в гастрономе выкинули чешское пиво «Дипломат».
Очередь была жуткая, почти такая же, как к мавзолею на Красной Площади, но в ее середине оказался дядя Миша. Мы с ним отхватили одну коробку с пивом на двоих, шесть бутылок взял я, шесть – сосед. Поить Светку чешским пивом было безумно жаль (у меня от одной мысли об этом напрочь испортилось настроение), но не прятать же от нее «Дипломат» в сарае.
Вечером в деревенском клубе давали кинокартину «Анжелика и король», мы с Котенком давно хотели ее посмотреть. Светка идти в кино отказалась: мол, голова разболелась.
Когда вернулись из клуба, Бурлакова уже спала на Котенкиной кровати, отравляя атмосферу пивными парами. Рядом на полу аккуратно выстроились в ряд шесть пустых бутылок. Больше Котенок ее в гости не звала.
Разговор с Александром Николаевичем не внес ясности в причину странного поведения дочери. Более того, у меня сложилось впечатление, что он и сам толком ничего не знает.
Конечно, я сунулся со своими поисками и в пункт проката – Котенка и там не было. Светку буквально распирало от желания позлорадствовать. «В отпуске Котенок. А ты не знал?» - рассмеялась Бурлакова мне в лицо. Я еще раз вспомнил чешское пиво и с ненавистью взглянул ей в глаза.
Да, Котенок здорово подготовилась к бегству от меня. И это было совершенно не в духе безалаберной девушки. Сбежать и так лихо запутать следы? Без чужого вмешательства не обошлось.
Выяснить правду для меня стало, если хотите, делом чести.
Я долго, но безрезультатно ломал голову, пытаясь детально вспомнить все события последнего месяца. Кроме постоянного ощущения тревоги, настигавшей меня в Стреглово, бледности лица и непонятных ранок на шее Котенка, все остальное было так, как и прежде.
Как-то ночью сон в очередной раз вышел из комнаты и не сообщил о времени возвращения. Я лежал на тахте и безнадежно пытался разглядеть на потолке ответ на мучавший меня вопрос . И тут слово что-то щелкнуло у меня в голове. Раз и загорелась лампочка – Стриглово!
Теперь все свободное время я проводил в Ленинской библиотеке. Сначала получил читательский билет, затем стал знакомиться с этим удивительным книгохранилищем.
Запасы книг и знаний в «Ленинке» неиссякаемы. Проблема только одна, чтобы получить искомую книгу – надо сделать предварительный заказ. В лучшем случае заказ будет исполнен часа через два. А то и позже. Очень неудобно. В моем положении волокита с получением книг стала настоящей пыткой.
Я искал любые упоминания деревни Стреглово и соседней с ней платформы Стриглово Октябрьской железной дороги.

Я далеко не историк и не очень ясно понимал, что конкретно я должен искать, а, главное, где именно. В итоге удалось накопать информацию, что у деревни Стреглово очень непростая история.
С восемнадцатого века она известна под именем Стеблово. Что именно произошло на границе веков неизвестно, но в начале девятнадцатого века эта деревня меняет название на Стриглово и входит в состав Давыдковской волости Клинского уезда. К середине девятнадцатого века она значится уже под названием Стреглово.
Непонятки преследуют и платформу. По справочнику Архангельских А.С. и В.А. "Железнодорожные станции" платформа открыта в 1964 году и проходит под названием Стриглово. Однако, большую часть времени на ней висела табличка Стреглово.
Кто и зачем внес эту путаницу, история умалчивает.
От безысходности я стал изучать название Стриглово с точки зрения топонимики.
И здесь меня ждало открытие. Да еще какое! Стриг – лово!
Слово стригой произошло от румынского strigă (ведьма, сова-сипуха), которое в свою очередь произошло от латинского strix – сова-сипуха, высасывающая кровь у детей по римскому поверью.
Стригой, стриг, вурдалак, вампир, кровосос, упырь… Названий много, а смысл у всех один.

Меня словно обухом по голове ударило. Значит, в начале девятнадцатого века в деревне Стеблово появился стригой, что и дало повод переименовать ее в Стриглово. Кто-то очень не хотел, чтобы правда выплыла наружу, и всячески пытался прикрыться невинным названием Стреглово, сделать, так сказать, дымовую завесу.
Я отчетливо помнил две крохотных ранки на шее бедного Котенка. Теперь-то я знал, что расположены они были не абы где, а точно напротив яремной вены.
Всегда считал повесть А.К.Толстого «Упырь» занимательным ужастиком, а оказалось, что он отлично знал предмет своего произведения.
Проштудировал массу готической и мистической литературы – давно я не читал запоем: «Семья вурдалака» того же Толстого, «Страшная месть», «Заколдованное место», «Вечер накануне Ивана Купала», «Майская ночь, или утопленница», «Вий» Гоголя, рассказы Эдгара По, поэма Байрона «Гяур». А так же, «Кикимора» и «Киевские ведьмы» Сомова, «Кто же он?» Мельгунова, «Записки домового» Сенковского, «Перстень» Баратынского, «Нежданные гости» Загоскина и, конечно, знаменитый роман «Дракула» Брема Стокера.
Много полезного я почерпнул и в книге «Правдивая история вампира» графа Эрика Стенбоука.
Подробно выкладываю список изученных книг – вдруг кому понадобится. В жизни часто бывает так: еще вчера ты твердо стоял на материалистической платформе, а сегодня эту опору одним ударом выбили у тебя из-под ног. И хорошо, если найдется свой Стенбоук, который подставит дружеское плечо.
«Любите книгу – источник знаний!» - воскликнул когда-то создатель моего тезки. И сейчас я отчетливо понимал, насколько Горький был прав. Вообще, с годами я стал относиться к пролетарскому писателю с какой-то сыновей нежностью.
К началу октября мне показалось, что я забит специфическими знаниями под завязку и созрел для нового визита в Стреглово.
После исчезновения Котенка из моей жизни, я там не появлялся ни разу.
Взял отпуск, набил рюкзак вещами и продуктами, не забыл и томик А.К. Толстого. Его я приобрел по случаю в букинистическом магазине. «Упырь» стал путеводным компасом в моем нелегком деле охоты на вампира.
Про стригоя в Стреглово никто не слыхал. Или делал вид, что не слыхал. Расспрашивать односельчан приходилось не в лоб, а аккуратно плести кружева вокруг, да около. Выглядеть сумасшедшим в глазах соседей я не хотел. Пришлось закупить с десяток бутылок водки и посетить всех деревенских алкоголиков. Пили они охотно, местных баек я наслушался столько, что в пору было уже писать анналы деревни Стреглово.
Теперь я знал, кто вечерами навещает Клавку – продавщицу из сельпо, с кем любится доярка Зина Махонина и скольких женщин имел за последний месяц плотник Фёдор Жмакин, первый сердцеед местечкового разлива. Никакой пользы мне эта информация не принесла.
Прогулялся я и на местное кладбище, дорожки просыпаны щебнем, могилы выглядят свежими и ухоженными. Представить, что ночами из них вылезает некто в белом саване, мог только человек с очень богатым воображением.
Отсутствие явных улик, как ни странно, вызвало у меня облегчение. Одно дело интересоваться таким вещами в огромном, всегда многолюдном, читальном зале «Ленинки», совсем другое пытаться искать конкретного стригоя в совершенно конкретной деревне Стреглово.
Собственно, на этом было и закончилось мое стрегловское расследование. Я уже собрался отправиться домой в Москву не солоно хлебавши. Но сосед Витя Макеев уговорил сходить в лес за грибами. Октябрь выдался теплым, днем солнце нагревало воздух градусов до двадцати, иногда проливались короткие, но обильные дожди – самая грибная пора. В окрестностях Стреглово высыпали поздние боровики – перестарки.
Грибов нам попалось немного, видно были мы еще теми грибниками. Так, дно корзинок слегка прикрыли. И то – дело. Сосед достал припасенную бутылку портвейна «Золотая осень» - как раз в тему. Осень действительно была чудесной. Присели мы на поваленное дерево и только хотели приступить к отдыху, как рядом с нами затрещали кусты, и на полянку вывалилась старушка. Вся замотанная в какой-то линялый комбинезон химической защиты, на голове лыжная шапочка. За плечами свисала с виду тяжелая котомка, в руках - два полных ведра грибов. Мы с соседом, понятное дело, оторопели от такого зрелища. Бабка окинула нас взглядом, покосилась на пустую тару и насмешливо бросила: «Вы, касатики, не там ходите – надо за Долгий брод идти».
Мы недоуменно переглянулись, ни он, ни я понятия не имели, что в окрестностях деревни расположен какой-то брод. Видя, что попала на дилетантов, бабка показала на чуть заметную тропку за своей спиной и махнула рукой в сторону чащи: « По тропе минут пятнадцать, затем на развилке направо и все время прямо. За старым кладбищем и будет Долгий брод. Мимо не пройдете».
Винная пробка снова проследовала на свое законное место в бутылку, мы поднялись и заинтригованные отправились искать переправу через этот самый брод.
Плутали мы по лесу минут тридцать, сосед предложил плюнуть на брод с грибами одним разом, распить заветную бутылку и отправиться домой. В конце концов, на рыбалку и по грибы ходят вовсе не за рыбой и грибами. Меня же, как начинающего топонимиста, здорово заинтересовало необычное название, я пробовал его на язык, перекатывая во рту: «Дол-гий брод».
Кладбище мы обнаружили случайно. Из густой травы прямо рядом с тропкой торчал ржавый покосившийся крест. Могила сравнялась с землей, ни цветника, на таблички с именем не сохранилось. Полазав по кустам, мы обнаружили еще с десяток мест, которые при изрядной доле воображения можно было принять за захоронения.
Сам брод оказался склизкой тропкой, пересекающей небольшое болото с довольно широким ручьем посередине. За болотом высился ельник, и уже с берега ручья можно было рассмотреть силуэты больших и малых грибов, которые заполняли все пространство между деревьями.
Подлеска в ельнике не было, издали тельца боровиков походили на шахматные фигуры, бессмысленно расставленные на доске.
При виде такого изобилия, головы нам тот час снесло, и мы стали носиться среди деревьев, подобно малым детям, играющим в догонялки. Минут через тридцать разум вернулся на место, мы приступили к осмысленному сбору даров леса. Корзины наполнились моментально. Скинув куртки, узлами связали рукава и стали складывать грибы туда. Не заметили, как начало смеркаться. С трудом оторвавшись от сбора грибов, мы быстро распили бутылку, от возбуждения алкоголь совершенно не подействовал. Даром только портвейн перевели. Не в коня пошел корм.
Теперь дело было за малым – дотащить добычу до дома, не растеряв ее по дороге.
Ночью я долго ворочался от бессонницы, грибы так и стояли перед глазами. Внезапно мозг пронзила мысль иного плана. Несчастный Котенок познакомился с упырем именно на этой кровати. Я вмиг слетел с топчана на пол и разворошил белье – ничего такого, что могло бы подтвердить визит стригоя, не обнаружил. С трудом отодвинул топчан в сторону, лег на грязный пол и провел ладонями по его поверхности. Занозу в палец я подцепил сразу. Зато спустя несколько минут мои усилия были вознаграждены, я обнаружил в щели между досками блестящую в свете тусклой лампы пуговицу. Кусочек металла – форменная пуговица с двуглавым орлом под короной, окруженным лавровым венком с литерами И. П. Б.
Трудно представить, чтобы принадлежала она Верке или кому-то из ее рабочих, строивших дом.
Значит, кто-то чужой был в комнате и стригой действительно существует? Но, если это так, то находиться он может только на заброшенном кладбище возле Долгого брода. Вопросы, каким образом румынский вампир попал в Московскую область и что означают литеры И.П. Б., меня совершенно не занимали. После ухода Котенка, все остальное казалось несущественным.
Едва дождавшись рассвета, я позавтракал пресловутыми вареными яйцами. Мама с Веркой крепко вбили в меня правило: из чего должен состоять нормальный мужской завтрак. Ненавистный какао я заменил на кофе со сгущенным молоком, мысленно показав обеим родственницам фигу.
Дорогу до кладбища я преодолел минут за двадцать пять. Оно оказалось довольно близко от деревни, если знать, где искать, конечно.
Часа два я рыскал среди старых могил. Оказалось, что вчера я наткнулся на небольшую часть захоронений. Сейчас я отыскал десятка три еще сохранившихся могил и столько же мест, дававших надежду на то, что они там когда-то были.
Изученная в «Ленинке» литература недвусмысленно давала понять, что стригой должен выбираться из могилы через некий выход. Таковым в данном случае могла являться только яма.
Я нашел несколько не то провалов, не то нор барсука или лисицы. Все они почти полностью заросли кустарником и крапивой. Без всякой надежды на успех я поджег сухую ветку и, подождав пока она разгорится, засунул в первую из них. Потом я проделал это со всеми остальными. Во всех случаях результат был один. Точнее, его не было совсем. Да, поглядел бы Буревестник революции Максим Горький на то, как комсомолец и атеист Клим Самгин дымом изгоняет вампира из облюбованной им могилы.
На этом закончился мой второй визит на лесное кладбище. Я уже смирился с потерей Котенка и оплакал ее, но гордость и самолюбие не позволяли бросить начатое дело. Пусть и такое необычное.
Граф Стенбоук подробно описывает способы поиска убежища стригоя. В моем случае был доступен только один. Но для этого мне, кровь из носа, была нужна лошадь. Или конь. Стенбоук ничего не писал про половую принадлежность животного.
Три дня потребовалось на то, чтобы уломать конюха соседнего совхоза «Наша цель – коммунизм» вечно хмурого цыгана Мишу выделить мне лошадку по имени Зорька. Миша оценил прокат лошади на воскресный день в червонец или "чирик", как он выразился. Еще сложнее оказалось объяснить цыгану зачем она мне понадобилась. Версия покататься родила у него неясные подозрения, так как, забрав Зорьку, я повел ее за собой на поводе, не рискуя оседлать лошадь. Взгляд цыгана буквально испепелил свитер на моей спине.
Зорька оказалась покладистой животиной, помахивая хвостом, она беспрекословно следовала за мной. Я не стал испытывать судьбу, один бог знает, что может выкинуть лошадь в неопытных руках – сразу повел ее в лес.
Честно говоря, я не верил в то, что мне удастся обнаружить стригоя таким неординарным способом. Я заранее приготовил несколько ехидных эпитетов, которыми награжу графа в случае своего неизбежного краха.
Вздрагивая от отвращения к себе, я подвел Зорьку к могиле с дырой в земле и потянул за собой. Лошадка послушно переступила через холмик, выжидательно посмотрев мне в глаза. Готов поклясться, что она даже подмигнула мне. Ободренный первым удачным опытом, я повел ее к следующей дыре, затем мы обошли все ямы последовательно. Зорька охотно шагала , ни разу не заупрямившись. Может, мне неправильная лошадь попалась? Некстати припомнился мультфильм про Винни Пуха.
С заданием лошадь справилась за пятнадцать минут. Я вспомнил про даром потраченный червонец. Десять рублей за пятнадцать минут работы? Ни за что! Придется тебе, Зорька, еще поработать.
Со стороны мы с лошадью представляли наверняка странное зрелище. Подобно землепашцу, я тщательно проходил каждый пятачок кладбища, лошадь послушно следовала за мной.
Фантазия моя уже иссякла, я безнадежно озирался в поисках пропущенной могилы, и в этот момент я почувствовал, как повод в руке натянулся. Лошадь вскинула голову и резко мотнула головой. С трудом удержав повод в руке, я потянул его на себя, проверяя верность предположения. Зорька стояла как вкопанная. Я посмотрел ей под ноги. Небольшая ямка, видно земля когда-то просела. Снова дернул повод на себя, животное рвануло его в противоположную сторону – я не удержал, и оно, негодующе фыркая, бросилось прочь.
На мгновение я опешил, но отчетливо представив реакцию цыгана на мое возвращение без Зорьки, немедленно помчался за ней. Животное, такое спокойное и беспроблемное прежде, предстало совершенно в другом свете. Теперь оно нервно подрагивало и пыталось укусить мою руку. Я забыл про вампира. Сейчас мне предстояло решить более насущную проблему - доставку лошади в совхоз.
По мере удаления от кладбища Зорька перестала проявлять агрессию. Когда мы появились в конюшне совхоза, она была уже почти такой же спокойной, как и в момент нашего знакомства.
Впрочем, конюх что-то неладное , очевидно, почувствовал – зыркнул на меня и зло бросил: «Урод!»
Цыган, что с него взять? Если бы он только знал, кто на самом деле урод и где он находится.
За несколько месяцев я прошел большой путь: от читального зала в центре Москвы до странной ямки на заброшенном кладбище. Теперь я стоял перед выбором: собирать манатки и с утренней электричкой бежать в город или возвращаться в лес и вскрывать могилу.
Здравый смысл мгновенно подсказал нужное решение, на то он и называется здравым. Я понимал, что последний поход на кладбище в корне изменит мою жизнь. И в той, новой не будет места диалектическому материализму, зато появятся вполне себе реальные вампиры и оборотни.
Казалось, мозг сейчас разорвется. Я сказал ему: «Завтра едем в Москву!» и попытался заснуть.
Утром мы с ним вновь отправились на кладбище. Лопату и небольшую косу на обломанной ручке я завернул в брезент. Не хватало еще, чтобы меня, разгуливающим по лесу с шанцевым инструментом наперевес, заметили соседи. В рюкзак бросил моток веревки, коробок спичек, пачку сигарет «Союз – Аполлон», пару яблок Антоновка и бутылку водки «Русская» - верных спутников всех охотников на вампиров.
За несколько последних дней чуть заметная тропка к кладбищу превратилась чуть ли не в тракт. Тут и там, словно вешки, из травы выглядывали конские яблоки - Зорька на обратном пути сильно нервничала. Тщательно обходя «мины», я добрался до того места, где лошадь вчера заистерила. Швырнул инструмент на землю, туда же последовал рюкзак. Сам плюхнулся рядом.
Неторопливо достал водку и сделал несколько глотков. Я впервые пил ее прямо из горлышка. Потом затянулся сигаретой – курил я только по праздникам. Очевидно, таковым мог считаться и сегодняшний день. Понятно, что я всячески откладывал то дело, ради которого и вернулся в Стреглово. Или, если хотите, Стриглово.
И сейчас этот самый стригой, в чью честь переименовали невинную деревушку Стеблово, возможно лежит рядом со мной. Всего в метре. Или в полутора метрах. В душе я надеялся, что все же в метре. Копать землю я никогда не любил.
Я взялся за косу, принесенную с собой. Эх, развернись плечо, размахнись рука. Так бы косил, и косил. Тщательно выкосил квадрат со стороной в пару метров вокруг ямки. Наконец, нехотя взялся за лопату, земля оказалась неожиданно твердой. Я пожалел, что не притащил с собой еще и лом.
Казалось, эту землю никогда не копали. Или копали лет двести назад. От этой мысли я содрогнулся и представил себе то, что могло поджидать меня под землей.
Чуть передохнул, вспомнил наше былое счастье с Котенком и с удвоенной энергией набросился на непокорную землю. Когда продолбил дыру глубиной сантиметров сорок, дело пошло веселее.
Часа два я ковырялся в кладбищенской земле – когда-то в детстве мне хотелось стать археологом.
Сейчас я полностью давал себе отчет в том, какая это тяжелая и неблагодарная работа. До сих пор мне попадались только камни, да гнилушки. Мелькнула мысль: ошиблись мы с графом Стенбоуком. Или ошиблась Зорька. Что с нее взять? Старая деревенская кляча!
Когда из кома земли показалась еще одна пуговица с литерами И.П.Б., родная сестра найденной под топчаном, я не очень удивился.
Теперь я поверил, что нахожусь на правильном пути. С остервенением копал и копал землю, погрузившись в нее уже по грудь. Мозг отключился от стресса – произошла перегрузка. Перед глазами мелькали лица Котенка, монголки Счастье, Верки, мамы. Снова Котенка. Наконец, лопата с глухим звуком ударила о доски.
Я вылез из могилы и обессилено упал на землю. Сейчас мне требовалась водка. И яблоко.
Утром на небе не было ни облачка, ярко светило солнце. Сейчас же над головой носились мрачные обрывки туч, казалось, вот-вот пойдет дождь.
Спрыгнул вниз, повозил лопатой, расчищая доски. Все. Вот оно. Последнее пристанище стригоя.
Я ни минуты не сомневался, здесь лежит именно он. Просто знал это.
Если бы полгода назад мне сказали, что Клим Самгин будет вскрывать гроб с целью упокоения вампира, я бы даже не рассмеялся – просто покрутил у виска. Библиотека приключений (первый выпуск) отдыхает.
Меня ощутимо трясло. То ли от страха, то ли от возбуждения. Возможно, от того и другого одновременно. Сейчас я здорово походил на вчерашнюю Зорьку.
Дрожащими руками вскрыл гнилое дерево, сначала в глаза бросились две шеренги пуговиц, тускло блестевших на груди покойного. Точно таких же, как и найденные ранее. В стройных пуговичных рядах зияли две прорехи, на их месте торчали пучки гнилых ниток. Потом рассмотрел содержимое гроба. Мужчина. Человек средних лет. Одет в темно-синий мундир со стоячим воротником. На голове черная треуголка.. Сохранность тела? Я его не ощупывал. Внешне оно было похоже на тело Ленина, хранящееся в мавзолее. Лицо бледное с плотно закрытыми глазами, усы и борода с сединой.
Нет, труп не подмигнул мне, не поднялся из гроба и даже не выкрикнул ехидное «А вот и я!» - просто лежал себе. И от этого было особенно страшно.
Заморосил дождь. Он падал на лицо упыря, намочил сюртук, вскоре я стоял по щиколотку в воде. Первоначально я хотел спалить тело. Набросать веток в могилу и поджечь. Дождь спутал все планы.
Я достал веревку, набросил на ноги тому, кто лежал в раскрытой могиле. Потом попытался тащить его вверх. Бесполезно. Даже приподнять тело не удалось. Казалось, оно весит тонну.
Почему я не сошел с ума? Нас, русских, извести не так просто. Главное, чтобы под рукой вовремя оказалась водка – ключик к решению многих проблем. И сигареты. «Союз-Аполлон».
Я знал все описанные способы избавления от вампира. И теперь педантично следовал советам Эрика Стенбоука. Кол в сердце – пустое. Забава для дилетантов. Сбегал за косой, отломал деревянную рукоять и выкинул в траву.
Зажав в руке жало косы, спрыгнул вниз. Примерился и, почти не глядя, отпилил голову того, кто там лежал. Подумал немного и перевернул тело ничком. На этот раз оно показалось легким, как пушинка. Голову тоже положил лицом вниз. По мнению графа, такая поза не даст возможности стригою самостоятельно откопаться вновь.
А потом я зарыл могилу, похоронив тело уже вторично. Дождь усилился, и я вывозился в грязи по уши. Плюхнулся в лужу, нашарил рукой початую бутылку и допил, не закусывая яблоком. Я впервые выпил бутылку водки. И она меня не взяла. Наоборот, в груди слегка отпустило и появилась возможность нормально дышать, руки перестали трястись. Посмотрел в серое небо и запел. Песней из меня исходили страх, обида и боль потери…

Ходят кони над рекою, ищут кони водопоя,
А к речке не идут - больно берег крут
Ни ложбиночки пологой, ни тропиночки убогой.
Как же коням быть? Кони хочут пить.
Вот и прыгнул конь буланый с этой кручи окаянной.
А синяя река больно глубока.

На следующий день я уехал из Стреглово навсегда. Перед посадкой в электричку подошел к табличке с названием платформы и черной краской поверх ненавистной буквы «и» нанес нейтральную «е». Я имел на это право.
Как стало известно позже, Котенок перебралась в новую жизнь. Уже без меня. И разлучителем оказался вовсе не стригой с кладбища возле Долгого брода, а электрик из города Клин, который делал проводку в моем домике пана Тыквы. Когда они успели сговориться с Котенком - ума не приложу. Оба находились все время на глазах. Что делать? Бог дал, бог взял.
Сейчас, много лет спустя, когда я пишу эти строки, уже и сам почти не верю в ту дикую историю. Остается только бесконечно повторять: «А был ли мальчик? Может, мальчика и не было?» Мучительный вопрос - проклятье рода Самгиных.
Только старые форменные пуговицы с двуглавым орлом под короной и литерами И.П.Б., хранящиеся на дне выдвижного ящика письменного стола, оставляют надежду на то, что события, произошедшие в деревне Стреглово, не явились плодом моего больного воображения, вызванного потерей любимой.
Как-то в минуты редкого просветления я снова съездил в "Ленинку", поковырялся в старых книгах с целью расшифровки таинственных букв, оставивших глубокий след в моей жизни. Ларчик открывался довольно просто. Такие пуговицы украшали мундиры чиновников Императорской публичной библиотеки в период с 1812 по 1834 годы. Не таким и древним оказался этот стрига из Стреглово. Куда ему до Влада Цепеша!

[ScepticForever]

НОМИНАНТ №4

С чистого листа


Сказка



Она родилась улиткой. Все, что было сначала - маленькая белая бусинка, лежавшая в укромном гнезде, там, где появилась на свет. Потом, когда немного подросла, стала забавным слизняком с рожками, имеющим свой домик. Пусть нет ножек, но и без них можно странствовать. Передвигаться, ползая с листка на листок, неспешно перебираясь с ветки на ветку. Отдохнуть на влажном от росы камне и скользить дальше. Ощущать теплые лучи солнышка и различать неясные очертания окружающих предметов. Не так уж и много, но что еще нужно улитке для счастья? Этой улитке всегда хотелось чего-то большего. Когда живешь ощущениями, бываешь чуток ко всему новому, необычному. Однажды познакомившись с водой, улитка полюбила ее всем своим крохотным сердцем. Ей нравилось слышать шум воды бегущего ручья и ощущать свежесть, находясь у кромки воды лесного озера. В эти минуты ей хотелось быть такой же, как рыбы, свободно плавать в прозрачной воде, ускоряясь и замедляя темп, двигаться легко и свободно, погружаясь и всплывая на поверхность. Она мечтала о том, что у нее однажды вырастут плавники, и в один прекрасный день она сможет нырнуть в какой-нибудь водоем и стать частью водной стихии.

Далеко не каждая икринка сможет выжить и стать рыбой. Эта стала. Прошло совсем немного времени, и она сумела превратиться из икринки в чудесную рыбу-сельдь. Проворная селедка плавала в морях и океанах, наслаждаясь свободой и скоростью. Нет большей радости для рыбы, чем возможность плыть, куда глядят глаза. А иногда, подчиняясь воле коллектива, в ту сторону, куда ведет тебя косяк. Хотя на этом пути опасностей всегда было много. Ты можешь быть неожиданно и вдруг съедена какой-нибудь большой и хищной рыбой, а можешь быть вместе с такими же селедками поймана в рыболовные сети и окончишь дни в консервной банке с этикеткой «Иваси». Таких историй о трагической кончине сородичей в косяке ходило много, одна страшнее другой. Но этой селедке хотелось для себя совсем иной судьбы. Однажды, плавая в соленых водах Атлантического океана, она увидела странных рыб. Они выныривали из воды и летели по воздуху, как птицы, а потом снова погружались в морские воды и плыли дальше, как ни в чем не бывало. С тех пор селедка потеряла покой и сон. Она хотела стать птицей! Хотела понять, каково это – быть в полете, перемещаться по воздуху, не чувствуя преград, парить свободно и легко, планировать, отдавая себя во власть воздушных потоков и иметь возможность видеть мир с высоты своего полета.

Крошечный птенец, вылупившийся из гнезда в семье чаек, начал летать на удивление быстро. Едва оперившись, маленькая чайка летала вдоль берега, любуясь скалами, отвесно уходящими в море, а когда стала старше, любила забираться поближе к суше, чтобы кружить над крышами домов старинных городов или издалека полюбоваться на заснеженные шапки гор. Частенько она парила над водой, наблюдая за резвящимися в открытом море дельфинами или провожая в дальнее плавание круизные корабли, везущие людей в разные страны. Люди бросали чайкам хлеб и уплывали в прекрасное далёко. Красивая женщина стояла на носу корабля, немного напоминая героиню фильма «Титаник», который чайка никогда не видела. Зрелище было настолько прекрасным, что птице захотелось превратиться в человека, стать прекрасной женщиной и путешествовать по всему огромному миру на круизных кораблях и не только.

Третий час ночи, а все не спится. Мысли одна за другой лезут в голову, забивая ее, отдаваясь ощутимой болью в висках и утрамбовываясь друг за другом туго и с усилием, как многочисленные вещи в чемодан курортницы. Перфекционизм – не диагноз, но жить мешает и здоровье подрывает основательно.
В очередной раз все стало немило – любимая работа, приносящая не только радость от успешно решенных задач, но и темные круги под глазами, внешне благополучная жизнь, расписанная по часам, а иногда и минутам. И как следствие - участившееся в последнее время ощущение внутренней несвободы и потребность себя жалеть.
Усталая женщина села в кровати, поняв, что сон так и не придет. Надо занять себя чем-то, отвлечься, выкинуть из головы проблемы и накопившуюся усталость. Вспомнилась подруга, которая была серьезно увлечена восточными практиками и постоянно говорила о том, что пришло время чистить карму. Да, скорее всего, грязная карма – причина всех проблем, со сном в том числе. Но ей было ничего не известно о средствах чистки кармы. Это же не Ваниш для ковров – нанес, смыл и готово. А где искать пути решения проблем, как не в интернете? Гугл все знает, стоит только запросить. Среди набора букв и потока ожидаемых фраз о духовном перерождении всплыло незнакомое слово - Кайлас. Гора? Как можно почистить карму с помощью горы, пусть даже расположенной в Тибете? Еще несколько запросов, и в усталой голове начал зарождаться план. Ей нужна кора. Круговой пеший тур вокруг Кайласа, священной горы Тибета. Это новое слово в ее лексиконе прижилось быстро и захватило все мысли. Она и раньше ходила в походы, не боялась физических нагрузок и бытовых лишений, но здесь было что-то новое, было ожидание некого чуда, перемен, после которых жизнь пойдет по-другому, и сама она станет другой. Ей были чужды религиозные идеи, поэтому к магическим свойствам коры, предполагающим духовное очищение посредством приобщения к буддизму, она изначально отнеслась скептически. Просто прогулка вокруг горы, на приличной высоте, дополненная ощущениями нехватки кислорода. Но воображение не давало спокойно жить и, начитавшись отзывов побывавших у священной горы, она воображала себя то членом команды бравых альпинистов, то монахом-паломником, бредущим в одиночестве по пустынной дороге, делающим круг строго по часовой стрелке, как и положено примерному буддисту.
Время от момента покупки билетов до томительного ожидания рейса в аэропорту пролетело незаметно. Еще миг - и она под рюкзаком, в сопровождении сильно загорелого обветренного мальчугана и яка, который тащит тяжелую поклажу, не чувствуя усталости, к вожделенной цели. А у нее от большой высоты кружится голова, все время хочется присесть, а еще лучше – прилечь, но надо идти. Зачем, куда? Что произойдет, когда ноги протопчут круг? Чудесным образом изменится жизнь? Или она как по мановению волшебной палочки превратится в человека, не знающего, что такое боль и страдания? А может быть, всемогущий Шива, который живет на вершине Кайласа, заберет ее к себе? Забавная вещь – горняшка…
Все же случилось что-то странное в этой дороге, такое неожиданное, от чего, несмотря на усталые мышцы, хотелось разбежаться и полететь, легко напевая веселый мотивчик какой-нибудь песни. В какой момент отошло на второй план то, что раньше считалось важным, нужным и непременным? Где был тот волшебный поворот, за какой горой произошло чудесное перевоплощение, она не помнила. Чувствовала только одно – все, что было до этой коры – было в другой жизни. Но, несмотря на теперешнюю душевную легкость, покоя не давал вопрос – как жить и что делать дальше?


Она спустилась вниз, к поселку, стоящему у небольшого озера с водой поразительной голубизны. Садилось солнце, медленно сползая за горы и наполняя пространство волшебным нежно-розовым светом. На камне у самой воды заметила улитку. Подумалось: «Счастливая! Она может остаться здесь навсегда и каждый день видеть эту красоту, наслаждаться покоем и гармонией необыкновенного места. И нет смысла суетиться, переживать из-за пустяков, нестись по жизни как пожарная машина и не спать потом ночами. А может быть, все, что случилось – не зря? И законы кармы необратимы, и есть жизнь после жизни, и я снова вернусь на землю, но уже совсем другой, например, маленькой улиткой?»

[ScepticForever]

НОМИНАТ №5

«Дом, который не забыть»




Роман-ностальгия.




Колеса поезда монотонно стучали на стыках, заставляя впадать в полусонное гипнотическое состояние. Я лежал на верхней полке купе и тупо смотрел в окно, пытаясь ни о чем не думать. Но разные мысли лезли в голову сами собой, и чем ближе мы подъезжали к Саратову, тем дальше я был от столичных проблем, и тем все больше предавался воспоминаниям о детстве.

Мать беспокойно спала внизу, с головой закутавшись в пропахшее поездом шерстяное одеяло. В вагоне было прохладно. Серые зимние сумерки потихоньку заползали в купе, но я боялся включать свет – я хотел, чтобы мать еще немного поспала, ведь завтра предстоял тяжелый день.

Мы ехали в Михайловку – маленькое, забытое богом село в 80 км от Саратова, где находился наш старый фамильный дом. В нем прожило три поколения нашей семьи - там всю жизнь прожили мои дед с бабкой, там выросла моя мать и ее братья, там же прошло и мое детство. Сейчас дом стоял пустынным и одиноким, безысходно ожидая своей участи. Дед давно умер, а бабка, которая в одиночестве жила там до сего дня, наконец-то решилась переехать к невестке Катерине – жене своего среднего сына, трагически погибшего в прошлом году. Владимир был водителем междугороднего автобуса и дважды в неделю ездил по маршруту Саратов – Самара, объезжая по дороге все малые поселки и деревни. Прошлой зимой ранним утренним рейсом он выехал на встречную полосу, задремав за рулем. Благо, пассажиры отделались легким испугом, но сам он погиб, въехав водительской стороной автобуса в несущийся навстречу КамАЗ.

Катерина уже неоднократно уговаривала бабку переехать к ней жить – все ж вдвоем веселее, да и ей уже было самой тяжело постоянно помогать бабке с огромным хозяйством, каждый день добираясь к ней по кривым темным переулкам после тяжелых трудовых будней. Ведь у самой на плечах остался немаленький дом, да огород, да бесконечные проблемы с тремя хотя и выросшими, но остававшимися все такими же бестолковыми детьми. Младший ее сын давно отбывал срок за кражу с рыбного завода. Средний тоже не радовал, начав сильно пить после гибели отца. Да и старшая дочь за последний год, словно снежным комом, обросла проблемами – после развода она осталась совсем одна с маленьким ребенком, еле сводя концы с концами за счет маленького пособия и мизерных алиментов, выплачиваемых ей бывшим мужем. Да уж, наша семейка никогда не могла похвастаться легкостью бытия - все доставалось большим трудом. Лишних денег никогда ни у кого не водилось, и все жили, больше перебиваясь натуральным хозяйством, да помощью друг другу.

И вот Катерина смогла, наконец, уговорить бабку переехать к ней жить. Да как уговорить, все ж не без проблем - бабка до последнего отнекивалась, стараясь делать вид, что справляется со всем сама. Она привыкла сама и печку топить, и воду носить, но все же 75 лет – это слишком большой возраст, чтобы адекватно оценивать свои силы. Осенью бабка упала с высокого крыльца дома, сильно ушиблась и теперь ничего не могла самостоятельно делать по хозяйству. Решившись переехать к Катерине, теперь надо было решить, что делать с домом.

Но старый дом в Михайловке никому был не нужен. А кто захочет взваливать на себя лишние заботы? Там надо постоянно топить печку, носить воду из колодца и бегать за удобствами в деревенский нужник. А у всех уже давно были квартиры с удобствами, небольшие, но собственные дачи да огороды. Все давно разлетелись из дома - кто куда. Младший сын Сергей жил в Ростове со своей семьей. А наша семья осела в столице, уехав из Михайловки бог знает сколько лет тому назад, после того, как отец отработал по распределению положенный после института срок.


И вот теперь, наконец, вся семья собиралась вместе, чтобы решить судьбу дома.
Самолетом мать лететь не захотела – она всегда боялась летать. И теперь мы уже сутки тащились на скором поезде, который оказался совсем не скорым. Поезд бесконечно останавливался практически у каждого столба и пропускал встречные поезда. А от Саратова нам предстояло еще пару часов добираться до Михайловки на рейсовом автобусе, трясясь на разбитых дорогах. Это сейчас, по прошествии тучи лет, мне казалось, что мы ехали в забытое богом место, но раньше я просто боготворил этот дом. Я приезжал туда каждый год на каникулы и никогда не скучал, несмотря на то, что там практически не было детей, с которыми можно было играть. Да и делать там практически было нечего, кроме как читать книги и помогать бабке с дедом по хозяйству. Но лучше времени в жизни у меня не было.

В детстве дом мне казался большим и высоким. А все из-за злополучного высокого крыльца в три большие ступени, по которым и старым и малым порой непросто было взбираться. Под старость бабка часто ругала деда, что тот сделал такое высокое крыльцо - самой уж было нелегко подниматься. Дед виновато вздыхал и обещался сделать крепкие перила, чтобы можно было держаться и помогать себе при подъеме. Вместе с перилами он надстроил вдоль дома длинный балкон, соединяющий крыльцо с забором, чтобы можно было смотреть, что происходит на улице - кто идет и куда направляется. Этот балкон стал просто любимым местом для игр для всех детей. Каких только игр мы не придумывали! На перила набрасывали покрывало и играли «в дом» или развлекались, подсматривая сверху за прохожими, присевшими отдохнуть на нашей лавочке у ворот. А еще кувыркались и висели вниз головой, или привязывали веревку и катались на ней, как на качелях. В общем, на этом балконе можно было проводить целые дни напролет.

В самом доме было очень просторно. Небольшой предбанник за высоким порогом и тяжелой деревянной дверью переходил в большую длинную залу, общую для трех других комнат, расходившихся в разные стороны. Раньше у каждого в этой большой семье была отдельная комнатка - хоть и маленькая, где помещались только кровать да стол с небольшим шкафом, но своя. Только когда дети выросли и разъехались по своим гнездам, дед объединил две комнаты между собой и сделал одну большую – для дорогих гостей, как он говорил. В ней я и жил, когда приезжал к ним в гости.

Дверей у комнат не было – вместо них на карнизах висели тяжелые бархатные шторы, двойным слоем скрывавшие за собой все, что за ними происходило. Но они не скрывали от равномерного стука старинных заводных часов, висевших в зале высоко под потолком. Эти часы были семейной реликвией, доставшейся деду по наследству от его отца. Дед свято хранил часы и каждый день заводил их маленьким ключиком, лежавшим на маленькой полочке за стеклянной дверкой часов. Несмотря на то, что в доме уже давно появились электронные будильники, старинные заводные часы неизменно оставались висеть на стене, равномерно отсчитывая минуты нашей жизни в доме.

Еще в общей зале стояла большая круглая печка, снизу доверху полностью обитая железом. Летом, когда я приезжал, она была ни к чему, но вот зимой печка становилась центром всей жизни в доме. Когда мы еще жили в Михайловке до переезда в столицу, по вечерам мы всегда собирались около печки. Мы ставили стулья полукругом и начинали вести задушевные беседы. Дед постоянно подкидывал в печку новые поленья и помешивал внутри кочергой. Огонь весело потрескивал, и благодатное тепло распространялось по всему дому. Детвора плотным кругом повисала на деде, и он начинал развлекать нас рассказами о своей жизни.

Деда был родом из простой крестьянской семьи, привыкшей к тяжелой работе. Он умел делать по хозяйству все, и этот большой деревянный дом он тоже построил сам. Но мы, детвора, обожали его за то, что он лихо играл на губной гармошке, чему научился, будучи танкистом в Великую Отечественную войну. Тогда он был сильно ранен в плечо и потом часто жаловался на боль в руке, но мы совершенно не замечали его страданий, когда он начинал играть на гармошке, заставляя нас скакать и прыгать от радости. В эти минуты дед разрешал нам делать все, но все остальное время он был очень строг и не терпел беспорядка в доме, брошенных не на своем месте вещей и всякого другого непослушания. Как только мы начинали хулиганить, бабка строгим голосом грозила: «Вот сейчас позову деда!» И этого нам хватало, чтобы сразу утихомириться и вести себя «тише воды, ниже травы».

Дед обычно был молчалив и постоянно что-то мастерил в подвале дома, полностью обустроенном под рабочую мастерскую. Чего там только не было! Центром всего огромного помещения был длинный рабочий стол. А рядом во все стену были развешены полки, на которых в идеальном порядке лежали разнообразные пилы, молотки, рубанки и стамески. Здесь же по разным ящикам были рассортированы разнокалиберные гвозди, винты, гайки и другая рабочая дребедень. По задней стене подвала были развешены рыболовные снасти и сети, а в углу за брезентовой занавеской стоял токарный станок.
Дальняя половина подвала была отведена под хозяйственную часть – там бесчисленными рядами стояли банки с зимними закрутками, а в углу практически до самого потолка были сложены мешки с картошкой. Страхуясь от случайно заблудившихся в доме мышей, дед поставил в подвале высокую железную бочку. К ее верхнему краю он приделал деревянную планку, на конце которой пристраивал какую-нибудь приманку. Учуяв съедобное, мышка должна была бежать по планке и опрокидываться вместе с ней в бочку. Не знаю, были ли грызуны большой опасностью для дома – за все время я видел всего одну мышь, попавшуюся в бочку. Но мы восторгались дедовой задумкой и часто бегали проверять, не поймалась ли в расставленную ловушку какая-нибудь глупая мышь.

Этот подвал был центром всей жизни деда. Он пропадал там с раннего утра и до позднего вечера, делая перерывы только для еды и дневного сна. И этот сон был просто его священным ритуалом. Сон был обязателен и неизменен изо дня в день, и нам не разрешалась играть и шуметь в доме, пока дед спал. Но вздремнув, дед снова возвращался в подвал, и его невозможно было увидеть в доме до самого вечера.
У деда были золотые руки – и это знали и соседи, и соседи соседей и совсем незнакомые люди. К нему постоянно тащили чинить сломанные моторы, бытовые агрегаты и даже разбитые каблуки на туфлях. И дед все чинил, восстанавливал и приводил в порядок. Деда благодарили – кто чем. Кто принесет пойманной рыбы, кто - невиданные семена для посадки, кто - самогонки. Но дед от всего отказывался, никогда не брал подарки. Вместо него брала бабка – зачем обижать соседей, когда они дарили от всей души в благодарность за помощь?

Бабка была полной противоположностью деда – веселая и неугомонная, она успевала одновременно делать по дому и огороду тысячу дел - бесконечно готовить, убирать и делать заготовки на зиму. Дед в ней души не чаял - в честь их любви он посадил около колодца две березы, которые давно уже выросли в большие ветвистые деревья. Дед ласково называя бабку Нюсей. И в детстве я так и думал, что бабку зовут Нюсей, а повзрослев, с удивлением узнал, что Нюся была совсем не Нюсей, а Анной Семеновной – уважаемым всеми человеком, главным бухгалтером местного совхоза, строгим и принципиальным работником. Она вырастила своих троих детей, а сейчас бойко управлялась с целой ватагой непоседливых внуков, постоянно обитавших в доме в летнюю пору. Ничего по дому она нас делать не заставляла, но всячески поощряла, если у нас появлялось желание чем-нибудь помочь.

Мы наперегонки пололи траву в огороде, не оставляя после себя ни травинки, или собирали колорадских жуков с картофельной ботвы, или подметали двор от высохших во время жаркого лета листьев и березовых сережек, или поливали огород, терпеливо ожидая, когда лунки наполнятся водой до краев.
Еще любили ловить вредных медведок-капустянок. Чем только мы не выуживали их из нор – лили просто воду или мыльный раствор, а иногда таскали понемногу керосин из гаража. Нашей огромной радостью было, когда сходящая с ума медведка, наконец, выбиралась на поверхность, пугая нас своим безобразным видом.

Но главной нашей обязанностью летом был сбор ягод и фруктов для варенья. Ох, и хлопотное это было дело! Ведь в саду чего только не росло – вишня, смородина, алыча, абрикосы, яблони, сливы, дыни, малина, виноград и клубника. Объявив всеобщую детскую мобилизацию, каждому выдавали по коробу на веревке. И мы сидели под кустами и на деревьях, собирая обильные урожаи. Но на этом наша работа не заканчивалась – после надо было выковыривать косточки из вишен или абрикосов, раскладывать дольки на подготовленные сетки, на которых абрикосы сушились и превращались курагу. Иногда из оставшихся ягод дед с бабкой мутили бражку – ставили в углу дома огромный бидон, набитый до краев яблоками и вишней, и они прели до нужной кондиции, источая вокруг себя густой пьянящий запах.
Домой в Москву мы всегда уезжали с коробками, забитыми банками с вареньем и соленьями. Приходилось выкупать целое купе в вагоне поезда, чтобы забить все полки этими коробками и не стеснять несчастных попутчиков. Бабка всегда старалась собрать нам в дорогу все, что у них было, приговаривая: «В вашей Москве ничего нет, хоть будете зимой питаться нормально».

Дед любил экспериментировать в огороде – бывало, он то посадит новый сорт помидор, и мы потом восхищались их необычной сочностью и вкусом. То посадит черешню, которая ни у кого не приживалась в нашем климате. Но дед специально прививал деревья, скрещивая их с веточками других, устойчивых к морозам фруктовых деревьев, и черешня не только приживалась, но и прекрасно плодоносила. Самым забавным для меня было, когда дед посадил мочалки. Я всегда думал, что мочалки производят на заводах, а тут был удивлен, когда кустистые лозы выпустили длинные, похожие на кабачки, плоды, которые засыхая, постепенно превращались в настоящие мочалки.

Излишки плодов хозяйственная бабка продавала на базаре. Раз в месяц в субботний день бабка нагружала овощами и фруктами детскую коляску и шла с ней на рынок. Выходные там всегда были самыми базарными днями. Вместе со своими товарками бабка до обеда сидела там на крытых лотках и за это время подчистую распродавала все, что привозила. Возвращалась она всегда в хорошем настроении, хвастаясь заработком и рассказывая последние деревенские сплетни.

Дед же больше предпочитал уединенное времяпрепровождение. И помимо своего подвала больше всего он любил ездить на рыбалку. В молодости у него была своя моторная лодка – большая, деревянная, с небольшой каютой с маленьким окошком. Иногда дед брал нас с собой, и это было замечательным временем. Пока дед тихо рыбачил в уединении, мы плескались в реке или просто загорали на берегу. А на обед была неизменная уха на костре из свежевыловленной рыбы. Уху дед всегда варил в большом черном котелке, сильно закопченном после многочисленных речных походов. Для великолепного обеда всего то и нужно было поймать окуней или ершей, да кинуть в котел привезенный с собой лук да пару картофелин.
Иногда из рыбы попадался и судачок, и щука, и сазаны – тогда вообще был праздник для всех. Улов привозили домой, и бабка жарила и парила рыбу на всю семью, а дед солил и развешивал рыбу сушиться на солнце. Сильно сушеную он ее не любил, так, подвяливал немного, а потом складывал в подвале до следующего сезона.

Бабка в подвал спускалась редко, хотя знала там каждый угол. Ей достаточно было сказать: «Ваня, принеси мне банку солений на средней полке». И дед шел и приносил все, что ей было нужно. Я же частенько наведывался к деду в подвал, тихонько сидел и внимательно наблюдал за всем, что он делал. Дед всегда работал молча и размеренно, любил подумать, попыхтеть папиросой в мундштуке или задумчиво покрутить в руках старые роговые очки. Потом он мог встрепенуться и четкими движениями начать делать задуманное.

Учась у деда, я постепенно тоже научился работать с инструментами и даже мастерил простые вещи. Помню сделанную своими руками первую табуретку. Дед тогда работал в школе учителем труда и учил мастерить табуретки своих школьных учеников. Он принес домой готовые деревянные заготовки, и мне оставалось только сколотить деревянные части между собой. Табуретка вышла хлипкая, кривоватая, но дед в несколько ударов молотком довел ее до идеального состояния. Потом мы покрасили ее белой краской, и я гордо подарил ее матери на 8 Марта. Эта табуретка до сих пор служит нам верой и правдой, хотя в последнее время используется вместо подставки для цветов. Но если затевается какой-нибудь ремонт, или нужна крепкая опора - табуретка становится просто незаменимой вещью в доме.

В подвале хранилась еще куча интересных вещей, которые редко использовались в хозяйстве или вообще уже давно не использовались. В дальнем углу стояла закрытая чехлом ножная швейная машинка. Мать, когда приезжала к родителям, сразу доставала машинку из подвала, настраивала ее и начинала обновлять бабкин гардероб. Бабка очень любила, когда мать шила ей вещи - в дочерних обновках она всегда была в центре внимания на соседских посиделках и семейных вечерах. В принципе, мать шила всегда по одному фасону - у нее под рукой уже были заготовленные выкройки, которые она немного корректировала с учетом бабкиных годовых изменений в объемах. Да и бабка не любила всякие воланы и рюшечки - ей надо было, чтобы платье было строгим и прямым по фигуре. Главными были материал и расцветка будущей обновки: синтетику бабка не признавала, а обожала благородные ткани – крепдешин или гипюр для вечерних нарядов, а для дома ничего, кроме хлопка, она не любила. Мне же швейная машинка была интересна тем, что на широком ножном приводе я мог кататься, раскачиваясь из стороны в сторону. Мать гоняла меня за баловство, но я всякий раз снова забирался туда и катался, пока не надоест.

Еще на одной из дальних полок подвала хранился старый патефон, а рядом в коробке лежали старые толстые пластинки с песнями военных лет. Я вытаскивал патефон из подвала, ставил его на крыльцо, и мы с двоюродными сестрами устраивали для семьи музыкальные вечера. Я натачивал толстую иголку патефона, заводил его специальной рукояткой и опускал тяжелую трубку с иглой на пластинку. Сначала шел противный треск, но затем из патефона начинали литься чарующие песни военной и послевоенной поры:

«Темная ночь, только пули свистят по степи,
Только ветер гудит в проводах, тускло звезды мерцают.
В темную ночь ты, любимая, знаю, не спишь,
И у детской кроватки тайком ты слезу утираешь…»

Сестры доставали из сундуков старые бабкины платья и ажурные чулки, в которых она ходила в молодости, наряжались и начинали танцевать. Бабка в эти моменты всегда пускала слезу и грустно смотрела на нас, качая головой. Даже дед выбирался из своего подвала и присаживался на скамейке, чтобы посмотреть на нас и вспомнить молодость. Если у деда и бабки было хорошее настроение, они начинали подпевать вслед за пластинкой.

Вообще, петь в семье очень любили – ни одни семейные посиделки не обходились без песен. У бабки даже хранился специальный песенник, который она давала гостям, кто плохо помнил слова. Я обожал эти самодеятельные семейные концерты. В эти моменты все настолько самозабвенно отдавались песне, что не любить своих родных было просто невозможно.
Моей самой любимой песней из сборника была незабвенная «Там вдали за рекой». Бабка с дедом всегда просили меня спеть перед гостями, и я вставал в центре залы и гордо затягивал:

«Там вдали, за рекой
Засверкали огни,
В небе ясном заря догорала.
Сотня юных бойцов
Из будённовских войск
На разведку в поля поскакала…»

Дед не выдерживал и начинал петь вместе со мной:

«Они ехали долго
В ночной тишине
По широкой украинской степи.
Вдруг вдали у реки
Засверкали штыки:
Это белогвардейские цепи…»

А под конец и все остальные дружно затягивали вместе с нами:

«И без страха отряд
Поскакал на врага,
Завязалась кровавая битва.
И боец молодой
Вдруг поник головой –
Комсомольское сердце пробито…»

В семье было принято часто собираться вместе и делать все сообща. Моя мать и невестки вместе готовили еду. А сыновья помогали деду в его бесконечных преобразованиях в доме. Так однажды дед захотел подключить второй телевизионный канал, ведь до сей поры мы обходились только первым. Но по второму всегда шли самые интересные фильмы, и мы всегда ныли, что не можем их смотреть. Однако чтобы подключить новый канал, надо было иметь специальную антенну, которая в нашей деревне отродясь не водилась. И тогда дед решил сам мастерить большую металлическую рамку, которая могла принимать телевизионные сигналы. Рамку нужно было поднять на достаточную высоту. И дед закрепил ее на конце десятиметровой железной трубы, которую вместе с сыновьями поднял и врыл глубоко в землю за домом.

Еще дед решил, что нам хватит обедать в маленькой кухоньке в доме, когда все собирались вместе. И построил рядом с домом большую летнюю беседку. И это была не какая-то там садовая беседка, а самый настоящий маленький дом с окнами и стенами, деревянными полами и электричеством. Бабка расставила по углам принесенные из дома горшки с цветами, а дед оборудовал в углу маленький кухонный уголок с плитой и тумбочками для посуды. И все – лучше места для встреч уже было не найти. К нам на посиделки обожали приходить в гости и соседи, и дальние родственники с другого конца деревни – для всех находилось место. В такие дни мы каждый раз вспоминали, как шумно в доме играли свадьбу младшего сына Сергея и его жены Татьяны.

Это была, наверное, свадьба свадеб всей деревни - веселее и щедрее свадьбы еще было поискать. В это лето картошку в огороде сажать не стали, а утоптали землю и построили на этом месте гигантский шатер из парусины. В доме сняли все ковры и развесили их по стенам шатра. Вдоль всех стен тянулся длинный прямоугольный стол и скамьи, которые накрыли покрывалами, а стол - белыми скатертями.

Молодые приезжали из Ленинграда, где Сергей учился в Военной артиллерийской академии. Именно в Ленинграде он познакомился со своей будущей женой – стройной озорной блондинкой, учившейся в местном институте. Эти двое настолько хорошо подходили друг другу, что всем окружающим передавалось их чувство любви.
Именно тогда дед продал лодку и купил вместо нее трехколесный мотоцикл с коляской, чтобы встречать молодых и с шиком возить их по деревне. Молодые прямо из поезда вышли в свадебных нарядах, и дед на мотоцикле повез их в дом, сигналя по дороге всем встречным машинам и пешеходам.

Перед свадьбой бабка и тетки две ночи не спали, готовя свадебное угощение на целую толпу. Ведрами нарезали салаты, тазами жарили рыба, тушили овощи и пекли пироги. Дед же целыми днями носился по деревне, зазывая на свадьбу всех знакомых и незнакомых и обговаривая с ними поздравления для молодых. Если кто в доме и бездельничал в тот момент, так это был я, так как про меня в эти дни вообще все забыли, спать рано не загоняли и разрешали делать все, что угодно. Я даже толком еще не понимал, что вокруг происходит.

Свадьбу играли три дня и три ночи. В день свадьбы с самого утра началась такая суматоха, что я взял свой маленький трехколесный велосипед и ушел кататься на улицу. Я самозабвенно гонял по переулкам, пока не услышал веселые звуки гармони и залихватские частушки – это прибывающие гости собирались во дворе дома. Молодые вышли из дома, и их сразу начали осыпать монетами, конфетами и цветами. Принесли каравай с солью и дали молодым, чтобы посмотреть, кто откусит больший кусок. Сергей был не промах и отломил огромный край каравая, а Татьяна с сияющей улыбкой явно ему поддавалась, отломив всего лишь маленький кусочек. Все с шутками и прибаутками пошли праздновать в шатер. Тосты, поздравления, музыка, песни и смех не смолкали ни на минуту. Я многого не понимал, так как мне тогда было всего 6 лет, и вся эта суматоха мне была совсем не интересна. Мы с детворой гоняли собак на улице, но когда под вечер молодых пришли поздравлять цыгане, мы сразу побежали смотреть, как они танцуют и поют. Ох, и весело же было! Яркие костюмы, звенящие на шее украшения из монеток, расписные платки – цыганки просто заворожили меня. Девочка-цыганка увидела меня и позвала с собой танцевать. Я не испугался, хотя танцевать совсем не умел. Просто повторял за ней все движения, какие она сама делала. Все смеялись, и мне тоже было очень весело…


Поезд опоздал с прибытием в Саратов, и нам пришлось долго ждать рейсового автобуса на Михайловку, ожидая его на пластиковых стульях автовокзала. Наконец, автобус прибыл, собрал пассажиров и тронулся в путь. Местные дороги со дня нашего последнего приезда совсем не улучшились. Автобус медленно тащился, подпрыгивая на неровностях и выбоинах залатанного асфальта, и мать разворчалась, ругая себя, что не решилась лететь на самолете. Я же отрешенно уставился в окно, стараясь не вступать с ней в перепалку, и снова углубился в воспоминания. Дождь за окном продолжался, и мысли мои были такими же унылыми.

Я вспомнил, как в детстве мы часто проделывали этот путь, когда приезжали на каникулы. Тогда районный военкомат в честь 40-летия со дня победы в Великой Отечественной войне подарил деду, как ветерану войны, машину – скромный «Запорожец». Дед был безумно раз подарку, продал свой старый мотоцикл и выучился водить машину. Несмотря на свой уже почтенный возраст, дед частенько встречал нас в Саратове и ездил в соседние районы.

Однажды летом мы всей семьей поехали в соседнюю деревню на юбилей старшего брата деда. Ехать было всего ничего – где-то 40 км. Первый день гуляли - веселились, но на следующий день, когда надо было возвращаться обратно, зарядил сильнейший ливень, каких давно не видывали в тех краях. Но делать нечего - сели в машину и тронулись в надежде, что ливень скоро закончится. Но дождь все лил и лил. Проселочные дороги совсем развезло, и машина стала буксовать по грязи так, что стала просто неуправляемой. По скользкой дороге в итоге мы сползли в кювет, из которого самостоятельно выбраться уже не смогли. Ждать попутную машину, которая бы вытащила нас из канавы, было бесполезно - они здесь нечасто ездили и в хорошую погоду. И дед пошел под дождем в ближайший населенный пункт, чтобы вызвать подмогу. Слава богу, он недалеко ушел, а встретил по дороге медицинский «Газель» с дежурными санитарами, ехавшими с вызова. Они и помогли нам вытащить наш запорожец из кювета. Машину прицепили веревкой и тащили на буксире до самой Михайловки. Мы же с матерью пересели в газель, где я с ужасом разглядывал кровавые пятна на носилках, представляя, как на них перевозят окровавленные тела.

Все вроде бы закончилось хорошо, но мои ужасные видения в машине скорой помощи скоро стали самой настоящей реальностью – и недели не прошло, как на нервной почве у деда случился инсульт, и всю правую сторону его тела парализовало. Для семьи настали тяжелые времена – значительные средства уходили на лекарства. У всех еще жила надежда, что дед еще поправится, и все станет, как прежде. Но так всегда и бывает, что надежда жива, пока живы мы.

После каникул мы вернулись домой, и каждый день звонили в Михайловку, чтобы узнать последние новости о здоровье деда. Однако лучше ему не становилось. В конце января бабка позвонила и попросила мать срочно прилететь к ней – дед был совсем плох. Рыдая, мать засобиралась в дорогу. Я очень хотел поехать с ней, но в эти дни я завалил свою первую экзаменационную сессию в институте, и меня ждала пересдача. Всем было ясно, что мне ехать было нельзя, и мне пришлось остаться, нервно мечась между пересдачей и сообщениями матери.

Февральской ночью, глубоко за полночь я был один в квартире и, изо всех сил стараясь не заснуть за столом, зубрил последние экзаменационные билеты. Вдруг раздался длинный звонок в дверь. Я подпрыгнул от неожиданности: «Кого это так поздно принесло?» Пошел открывать – но за дверью никого не было. Я остолбенело смотрел в пустоту подъезда, как меня начало трясти. Боже, неужели ЭТО случилось? Только недавно я прочел в книге, что энергия мертвой души в момент смерти может преобразоваться в звонок по телефону или в дверь, или начать стучать в окно или в ворота дома. Выглядываешь – а там никого!

Дрожа от возбуждения, я лег в кровать и постарался заснуть. Не знаю, долго ли я спал, но утром я подскочил с кровати – снова звонили в дверь! Стараясь не сойти с ума, я открыл дверь – в этот раз там стоял почтальон. Срочная телеграмма. Дрожащими руками я взял ее и долго тупо смотрел на расплывающиеся строчки. Теперь стало ясно, что уже точно – все.

После смерти деда я уже практически не ездил в Михайловку. Да и большой стал, вырос, все больше проводил время с однокурсниками и своей девушкой – моей будущей женой. Я знал, что бабка живет в доме совсем одна, но надеялся, что Катерина и другие родственники в Михайловке, помогают ей. Мать звонила туда каждую неделю, и бабка успокаивала ее, неизменно бодрым голосом рассказывая о своих трудовых «подвигах» в доме. Но беспокойство наше не уменьшалось – ведь бабка не молодела и все чаще жаловалась на давление и боли в ногах и ушибленной руке. В конце концов, мы дождались, когда она сама поняла, что ей надо переезжать к Катерине. И мы с матерью поехали в Михайловку, чтобы помочь ей перебраться и решить все вопросы с домом…


Катерина встречала нас на деревенском автовокзале. Мы поймали попутную машину и поехали к бабке. Та встречала нас у ворот, и я сразу ужаснулся тому, что время никого не щадит. Лицо бабки все покрылось морщинами, а ее волосы, до самой старости бывшие угольно черными, теперь были совсем седыми. Она еле ходила, и мы отругали ее за то, что она вышла нас встречать.

─ Но как же, я не могла вас не встретить, вы же мои детки! А ты, внучек, стал уже совсем большим! – бабка заплакала, обнимая меня своими слабыми руками.

Зайдя в дом, мы увидели, как долго она тянула с переездом. Дом был практически запущен. Из всех комнат бабка пользовалась только своей спальней да кухонькой. Старинные часы в зале стояли, покрывшись многолетней пылью. Все остальные комнаты были холодными и одинокими - видно было, что туда давно никто не заходил. Беседка тоже стояла пустая, а тропинки заросли неистребимой травой. Старые березы грустили у колодца - и их белые стволы все потрескались и шелушились, покрывшись коростой под тяжестью прожитых лет. Картошку и овощи бабка давно не сажала – все необходимое Катерина приносила ей со своего огорода или с базара. Но ягоды все же собирали, и я порадовался, что фруктовый сад как прежде был густым и ветвистым.

Вечерним поездом приехали Сергей с Татьяной. И поздней ночью, после того, как бабка уснула беспокойным сном, мы собрались на кухне, чтобы решить все вопросы с домом.

─ Нина, сестренка, ты как старшая, скажи свое мнение – как ты скажешь, так и будет, - будучи самым младшим в семье, Сергей всегда уважал мою мать.
─ Сережа дорогой, тут другого варианта быть не может – Катерине необходимо оформить опекунство, а дом придется продать, чтобы они могли на эти деньги жить, - мать уже давно решила, как поступать.

Все долго молчали. Никто и не смел возражать, тем более заявлять свои права – всем было ясно, что Катерине предстояло нести на себе все тяжести ухода за стареющей бабкой.

После этого разговора я долго не мог уснуть, все ворочался и прислушивался к каждому шороху. Старый дом поскрипывал на ветру, а где-то под крыльцом монотонно стрекотал сверчок. Я думал о том, как преходяща наша жизнь. В детстве тебе кажется, что все всегда будет хорошо, ты ждешь, когда вырастешь, потому что уверен, что тогда будешь по-настоящему счастлив. Но как быстро все проходит - время несется вскачь, и нам остаются только воспоминания о самых счастливых днях детства и молодости. Я решил, что завтра я пойду в нашу маленькую деревенскую церковь и покрещусь – я хотел навсегда запомнить этот дом и мою родную деревню. Я был в местной церкви очень давно, но прекрасно запомнил, как пахнут пропахшие ладаном деревянные стены. В тот наш приход был прекрасный солнечный день, и вся церковь была залита солнечным светом, озаряя вокруг иконы святых и позолоченные подсвечники и лампады.


Бабка приняла наше решение спокойно, без слез и стенаний, и мы начали собирать ее вещи. Кроме личных вещей, она взяла с собой только старую семейную икону Николая Чудотворца, висевшую в изголовье ее кровати. Матери она отдала свое золотое кольцо с желтым топазом и толстые альбомы с семейными фотографиями. Татьяне же она подарила золотую цепочку с кулоном, а Сергею разрешила забрать из подвала все дедовы инструменты. Все самое дорогое было пристроено.

Мы перевезли бабку к Катерине и, пожив в доме еще пару дней, стали собираться в обратный путь.
Я обошел весь дом и попрощался с каждым его уголком – я знал, что уже больше никогда его не увижу.
На прощание я пошел прогуляться по нашему маленькому городку. Зашел в старый кинотеатр, куда мы детьми бегали на утренние сеансы смотреть мультфильмы, а повзрослев, в тайне от взрослых ходили на фильмы «старше 16», пользуясь добротой знакомой билетерши. Еще прогулялся по старому парку культуры, где всегда было мало народа в отличие от центрального парка, пользовавшего большей популярностью. Но нам это было все равно – на танцы нас все равно не пускали, и мы ходили только на карусели и то больше по воскресным дням, когда они работали. Больше всего мы любили качели-лодочки, на которых часто катались, соревнуясь, кто раскачается выше всех…


Уезжая, мы закрыли за собой калитку на секретный замок, сделанный дедом давным-давно, когда я был еще маленьким. До той поры всем приходилось залезать на специальный уступ, чтобы задвинуть шпингалет высоко за дверью калитки. В итоге дед придумал сделать прорезь в калитке, куда вставлялась длинная прямая скоба с хитрым кончиком, закрепленным на маленьком шарнире. Пройдя сквозь деревянную дверь, этот «кончик» цеплялся за задвижку и закрывал калитку на засов. Казалось бы, проще не придумаешь, но никто из гостей так никогда и не узнал, в чем секрет хитрого дверного механизма.

Я долго смотрел на дом, стараясь как можно дольше оттянуть момент прощания.
Прощайте, любимые яблони и вишни! Прощай, мой чудесный подвал! Прощай, наша милая уютная беседка!
И только старые березы у колодца шептали мне вслед, прощаясь со мной навсегда:

«Там, вдали за рекой,
Уж погасли огни,
В небе ясном заря разгоралась.
Сотня юных бойцов
Из будённовских войск
Из разведки домой возвращалась...»

[ScepticForever]

НОМИНАНТ №6

Ноктюрн до минор


В те давние годы, когда деревья были большими, травы дремучими, а каждый взрослый виделся великаном, в нашем детском садике готовились к встрече Нового года. Зал казался огромным – преогромным, люстры яркими-преяркими, а сцена … Нет, такая сцена могла быть только в Мариинском театре. К сожалению, тогда я еще не знала о его существовании.
Народу в зал набилось видимо-невидимо. Наверное, человек сорок. Главным образом, мамы и бабушки. Причем бабушек было гораздо больше, чем мам. А папа был только один. Поэтому его посадили в первом ряду. На папе был темно-серый костюм, белая сорочка и бордовый галстук.
На ногах папы были надеты серые носки и черные блестящие ботинки. Пятка на левом носке была заштопана черными нитками. Конечно, штопки никто не видел. Об этом можно было только знать.
Во всем детском садике этой тайной владела только я. Потому, что это был мой папа. Я страшно гордилась своим папой. У других ребят на концерт пришли только бабушки и мамы, а поболеть за меня пришел Мужчина. Это поднимало мой статус почти до статуса Марьи Ивановны, нашей воспитательницы.
Мы танцевали танец снежинок. На мне была белая блузка, такая же юбка, гольфы и туфельки.
А на голове сидела белая корона, вырезанная из листа ватмана. Мы кружились, кружились под музыку, папа смотрел только на меня, и мне хотелось, чтобы этот танец не кончался никогда.

Именно тогда я и решила, что когда я вырасту, то стану снежинкой. Все люди будут радоваться, когда на них с неба будут падать пушистые снежные хлопья. Я буду кружиться, как в памятном танце, лететь долго-долго, а потом, под самый конец полета, сяду на самый кончик высунутого языка маленькой девочки. Или мальчика. Для себя я еще до конца не разобралась, чей именно окажется язык. Там видно будет. Ребенок подождет, когда снежинка растает, а потом всосет в себя прохладную влагу, замирая от восторга.
Что будет дальше, я не задумывалась – наверное, я буду новой снежинкой.

Когда я немного подросла, то поняла, что нет ничего лучше, чем стать звездочкой. Висеть в черном бесконечном небе, освещая путь странникам, путешественникам и морякам. Лучше, конечно, морякам. Военным. А еще лучше летчикам. Летчики будут смотреть на меня, и прокладывать свой полетный маршрут.
Многочисленные влюбленные будут сидеть на лавочках и, задрав голову, долго смотреть на звездный танец, складывая из него всевозможные мудреные созвездия.
А потом я решила, что стану радугой. Нет, не той, что после грозы раскидывается в полнеба, демонстрируя весь свой цветовой спектр. Я буду маленькой радугой, которая образуется в струях водопада, когда скупой луч солнца чуть касается зеркала бегущей воды и нежно рассыпается разноцветными лентами серпантина.

Еще несколько лет спустя мне показалось, что нет большего счастья, чем быть дождиком. Конечно, не серым осенним ливнем, деловито проникающим за шиворот прохожим и превращающим кошек и собак в жалких унылых уродцев. Нет, я буду теплым летним дождем, который весело пузырится в лужах и под который так здорово вальсировать, раскинув руки с зажатыми в них туфлями. Я стану настойчиво выстукивать по куполам разноцветных зонтов один и тот же вопрос: «Кто там?» и улыбающиеся лица, выглядывая из-под них, примутся радостно кричать в ответ: «Это я, дождик!»

А потом мне захотелось стать солнечным закатом, что алой полосой отделяет небо от моря.
Чуть позже – утренней росой, нежно ласкающей лист ландыша. Струйкой дыма, ускользающей в синюю пустоту. Огоньком костра, мерцающего в мглистом лесу.

Прошли годы. Звездочкой мне стать не удалось, и капелькой росы тоже. И радугой. И ароматом горного меда.

Одно время казалось, что мое призвание – это серый туман, густым облаком покрывающий города и веси, меняющий реальность и скрывающий ответы на тысячи вопросов.
Но и тумана из меня не случилось. Не вышло тумана.

Мне часто снится один и тот же сон. Сцена почти Мариинского театра, девочка в костюме снежинки, кружащаяся в танце для одного единственного зрителя - мужчины в первом ряду.
Для моего доброго папы.

[ScepticForever]

НОМИНАНТ №7

МОЙ ДРУГ МИХАЛЫЧ...




"Навсегда расстаемся с тобой, дружок.
Нарисуй на бумаге простой кружок.
Это буду я, ничего внутри.
Посмотри на него, и потом сотри." ( Иосиф Бродский)



Надюшка всегда робела при виде старика-соседа., высокого и прямого, как ножка циркуля. Ни сейчас, ни тем более тогда, в свои неполные 5 лет, причины этой робости она объяснить не могла.. И не то чтобы он был строгим и не добрым по отношению к ней, скорее наоборот- когда он смотрел на нее, его выцветшие голубые глаза становились слегка влажными , а на губах появлялась еле заметная улыбка; большая теплая ладонь ласково гладила ее белобрысую голову. Встречались они обычно утром, в одно и то же время, когда мама вела Надюшку в детский сад. "Доброе утро, Михалыч",- вежливо говорила мама, а Михалыч почтительно наклонял голову и отвечал всегда одинаково - "Приветствую вас"...
По воскресеньям и праздникам мама пекла пироги, часть пирожков она откладывала на тарелку и шла угостить Михалыча. Возвращалась она всегда немного грустная и поэтому Надюшка думала, что Михалычу отчего не очень хорошо живется.
Их дружба началась совсем неожиданно.Надюшку не с кем было оставить дома- папа уехал в командировку, а мама работала до позднего вечера. В детский сад за ней пришел Михалыч. Увидев старика, девочка от неожиданности еще больше оробела, но он с улыбкой произнес : " Не бойся, девИца, я тебя не съем. Я добрый. Одевайся." Твердо так сказал - "девица", делая ударение на "и", словно речь шла не о маленькой девочке, а о видавшей виды барышне. Тогда Надюшка знать не знала, что так старик будет называть ее только в особые моменты благосклонности.
Его квартира напомнила ей библиотеку, куда они часто ходили с мамой - по всем стенам стеллажи с книгами, на столе книги, даже в прихожей на маленьком столике у зеркала лежала книга. В комнате было чисто, как будто здесь никто и не жил- кровать аккуратно, по-армейски, заправлена; стулья стоят дружно вокруг стола , никаких разбросанных вещей. Надюшка робко прошлась по комнате и оглянулась на Михалыча: " А ты один здесь живешь? " Михалыч слегка нахмурился: " Ну, во-первых, девИца, старшим надо говорить "вы", а во-вторых, пошли пить чай ". Потом, подумав, добавил : " Впрочем, называй меня как хочешь.,- и совсем тихо- " один живу..." Небольшой жизненный опыт девочки подсказал ей, что больше вопросов Михалычу сегодня задавать не надо . Потом Надюшка пила на кухне чай с вареньем, а Михалыч сидел напротив нее и, подперев гладко выбритую щеку ладонью, с нежностью и грустью смотрел на девочку. ...
С тех пор она стала бывать у него почти каждый вечер, а когда она болела, то и вопросов не было кто с ней останется. Когда Надюшке исполнилось 5 лет, он сказал ей : " Девица, пора тебя учить читать, непорядок это". Он сердился, когда Надюшка читала вслух "равнодушно", без выражения. Он нервно ходил по комнате, всплескивал руками и недоумевал : "Надежда, а где восклицание, где радость в голосе??!" Ей было так хорошо с ним , она старалась изо всех сил, чтобы получить одобрение старика.
В ее шестой день рождения он подарил ей книгу- «Сказки дядюшки Римуса». Она и по сей день хранится у нее- большая, в желтом переплете . Но дороже для нее надпись на ней- " Моему маленькому другу Наде с надеждой и благодарностью". Если бы знал он тогда, как часто будет вспоминать эти слова девочка.Вспоминать как напутствие во взрослую жизнь, как аванс за все хорошее, что ей предстояло совершить в своей жизни.
К первому классу Надюшка уже много чего знала о своем друге Михалыче- о том что он бывший морской офицер и родом из Ленинграда, о том что долго и безуспешно искал после войны свою семью, которая не значилась ни в погибших, ни в эвакуированных. В город, в котором жила Надюшкина семья, Михалыч попал случайно после войны по направлению военкомата, да так и остался там. После демобилизации стал преподавать в местном мореходном училище. Теперь Надя знала, кто эта девочка рядом с черноволосой молодой женщиной на старой, пожелтевшей фотографии, которую Михалыч никогда не позволял брать в руки ни ей, ни кому другому. Это-его семья.. Он продолжал искать их с таким упорством, словно впереди у него было еще две жизни. Он писал в разные инстанции, получал письма с ответом и снова писал. О семье Михалыч всегда говорил в настоящем времени- " Любаша вкусно готовит" или "Верочка очень способная девочка, у нее явная склонность к литературе и языкам". Надя привыкла к этим разговорам, со временем она и сама уже стала думать о пропавшей семье Михалыча в настоящем времени, такой сильной была его вера в то, что семья его когда-нибудь найдется. О войне он никогда не рассказывал, только однажды на груди старика Надя случайно увидела два больших шрама- следы от ранений.. Да и рассказывать ничего не надо было, каждый год в День Победы Михалыч одевал свой парадный китель , увешанный медалями и орденами, брал Надюшку за руку и они шли на парад на проспект Ленина..
Кроме фотографии у Михалыча осталась еще одна вещица, напоминающая о его прошлой довоенной жизни- фигурка маленького деревянного ослика. Он только однажды показал ее Надюшке со словами "Верочка дала на память мне, когда на фронт уходил..", и она увидела как дрожат его руки.. В Ленинград он ездил не часто, видимо ,тяжелы для него были воспоминания о его прежней счастливой семейной жизни.
Так проходили годы. Надя взрослела, а Михалыч уже не выглядел таким статным- спина его заметно ссутулилась, в руках появилась тросточка, он все чаще болел. Их дружба переросла уже в родственное чувство и никто этому не удивлялся, казалось, старик всегда был в Надиной жизни. Они много читали, ходили на спектакли в местный драмтеатр, просто беседовали длинными зимними вечерами. А осенью Надюшкин папа возил их в лес за грибами. Казалось, Михалыч вновь обрел семью.
Вопроса не было куда Надя поедет учиться после школы- в Ленинград. Михалыч грустил: " Все, Надежда, покидаешь ты родное гнездо, расстаемся мы.." Надя утешала его разговорами о том, что будет ему писать, звонить и приезжать на каникулы. Старик кивал ей головой , но в глазах его можно было прочитать - "расстаемся навсегда". Она всегда будет помнить их последний разговор перед ее отъездом на учебу в Ленинград.
Он долго ходил по комнате, нервно подергивая плечами, то и дело подходил к книгам, брал то одну,, то другую. Потом сел перед ней и начал говорить, очень тихо и напряженно: " Девочка моя, я никогда не говорил как ты мне дорога. Дорога, как дочь. И именно поэтому я хочу тебя попросить об одном очень трудном деле. Именно тебя, потому что я верю, что ты это сделаешь, или, по крайней мере, постараешься это сделать. Даже если я умру."
- "О чем ты ? (они давно были на ты)"- вопросительно посмотрела на него Надя - " И что за дурацкие разговоры про смерть?"
- " Я о Любаше и Верочке, наведи о них справки в архиве в Ленинграде, может что новое узнаешь.. Мне 78 лет, у меня мало времени.."
Надя молча обняла старика за плечи : "Я обещаю тебе, я постараюсь."


Провожать ее на вокзал он не поехал, сославшись на плохое самочувствие.Но истинная причина была в другом-
он не хотел показать Наде, как тяжела для него разлука с ней, она заменила ему и дочь, и внучку одновременно. Старик не любил выставлять напоказ свои чувства.
Осень прошла за учебниками, Надя часто звонила Михалычу и он никогда не напоминал ей о своей просьбе, а она со стыдом вспоминала, что еще даже и не пыталась ничего узнать, не знала с чего начать. Нет, у нее были документы, которые ей дал Михалыч, но куда идти. ? Все решилось само собой, на удивление просто. Надя подружилась с девочкой из группы и стала часто у них бывать. Семья была замечательная в своей открытости и доброте. Мало того, мама подружки еще и работала в паспортном столе Петроградского района
Выслушав Надин рассказ, она задумчиво сказала: " Сколько горя эта война принесла, вот уже 1982 год, а люди все ищут друг друга. Давай документы, может что и получится".
Надя вспомнила, что уже две недели не звонила Михалычу. Она звонила весь вечер, но трубку никто не брал. Встревоженная, она позвонила маме и услышала : " Дочка, не хотели мы тебя расстраивать перед сессией.. Михалыч в больнице, инфаркт у него.." " Не успела, не успела, не успела"- стучало у нее в висках. Она выскочила на улицу, на ходу натягивая пальто. Надя бежала по скользкому тротуару, даже не понимая куда и зачем она бежит, она не чувствовала январского холода, не чувствовала боли от разбитой на скользком тротуаре коленке. Остановилась только у трамвайной остановки на Большом проспекте. " К Женьке поеду",- мелькнуло у нее в голове. Она залезла в полупустой трамвай № 18 и обессиленная опустилась на сиденье, пошарив в кармане она, к счастью, обнаружила там 5 копеек на билет.
Ей казалось, что прошла целая вечность пока трамвай проехал Тучков мост и выехал на Петроградку. Она молнией взлетела на пятый этаж и несколько раз, нетерпеливо нажала на звонок. Дверь открыла Женькина мама.
-"Надюша, ты ? А я завтра собиралась тебе звонить, у меня новости для тебя. Проходи" У Нади от волнения дрожали коленки, по лицу ее текли слезы и испуганная женщина не могла понять что случилось.
Новость была неожиданной, но и не вполне определенной. Нашлась одна Вера Дмитриевна- сходится дата и место рождения, но фамилия не Севостьянова, а Совостьянова, да и то в девичестве. Живет на
Гельсинфорсской улице, профессор кафедры филологии университета..
" Это она , она! ",- закричала Надя. Женькина мама пыталась ее остудить, сказав что не все данные сходятся, вот и в фамилии несовпадение букв. Но Надя уже не слышала ее, подумаешь буква., главное, что женщина эта--филолог, а ведь Михалыч говорил , что у Верочки его была склонность к этому. Обратный путь домой казался легким и быстрым, она все разглядывала написанный на бумажке адрес и мысленно представляла свою встречу с загадочной "дочкой".
На следующий день она поехала на Гельсинфорсскую улицу, нашла дом и с волнением поднялась по широкой лестнице на нужный ей этаж. Дверь открыла неприятная женщина в рабочем халате. " Ты к кому,?"- зыркнув на Надю маленькими, как у хорька, глазками, неприветливо пробурчала она. " Мне Веру Дмитриевну ",- робко ответила девушка . "Нет ее, на работе она, сессия у студентов,экзамены- там и ищите"- еще более неприветливо отрезала тетка и захлопнула дверь..
. . По дороге домой Надя думала, что может оно и к лучшему, что не застала дома она эту Веру Дмитриевну, возможно , не имеет она к старику никакого отношения.
Михалычу стало немного лучше и Надюшкины родители решили забрать его домой, вернее, врачи сказали что лучше бы ему находиться в "домашних условиях" . Надина мама горестно вздыхала: "Умирать старика выписали". За стариком ухаживали все соседи по подъезду их трехэтажной хрущевки. Надя сдала свою первую сессию и приехала на каникулы. К "дочке" Михалыча она так и не успела наведаться до отъезда домой.

Старик сразу узнал ее по шагам, едва она открыла дверь в квартиру, он окликнул ее по имени каким-то незнакомым и слабым голосом. Когда она вошла в комнату,то не сразу признала в старике,. лежащем на узкой кровати, своего Михалыча. Он протянул к ней худые руки , по его лицу скользнула даже не радость, а какая-то просьба спасти его, помочь. Обычно, так делают дети.. Надя уткнулась лицом в его сухие, но по-прежнему теплые и родные ладони, беззвучно заплакала .Старик нежно гладил ее по голове и тихонько повторял: " Ну же, ну же, девИца, перестань, жив еще курилка.." Весь вечер она рассказывала ему о Ленинграде, улицы которого Михалыч знал наизусть , об институте, только об одном он упорно не спрашивал- о своей просьбе.
Надя не решила ще, стоит ли рассказать старику о нашедшейся "дочке", стоит ли тревожить его напрасными и, вполне возможно, ложными ожиданиями. Ей не верилось, что нашлась Вера так быстро, легко. А может все дело в этой злополучной букве "о" в ее фамилии ? Может из-за этой ошибки Михалыч так долго не мог отыскать свою семью?
Она покормила Михалыча ужином, по его просьбе прочитала ему пару рассказов обожаемого им Чехова и собралась идти домой. В дверях она почувствовала его взгляд , резко обернулась, подошла к кровати , нагнулась над ним и, не глядя ему в глаза, прошептала: " Я нашла ее , Михалыч, нашла." Старик замер и глухим голосом произнес : " Ты говоришь правду, Надя? " Она посмотрела на его лицо- оно было испуганно-холодное,. недоверчивое.
" Ты только не волнуйся, Михалыч, не волнуйся, миленький, я все тебе расскажу"- скороговоркой бормотала Надя, пытаясь успокоить старика. И она рассказала. В заботах о Михалыче каникулы пролетели быстро. Надя видела, что старик только и думает о том, что Надя уедет и ,наконец-то, все прояснится относительно его Верочки. В последний их вечер он подозвал ее и указав рукой на книжный шкаф , сказал.: "Надежда, возьми-ка ты с собой игрушечку Верочкину , ослика, и фотографию забери. Если это Верочка, отдай ей, она признает игрушку свою, вспомнит, ей в 41-ом одиннадцать лет было, должна помнить. А не она это- оставь себе, будешь обо мне вспоминать, когда умру".
Вернувшись в Ленинград, Надя решила сразу идти в университет на факультет филологии. Вера Дмитриевна была на лекции и Надя просидела в ожидании у дверей профессорского кабинета два часа. Она увидела в глубине длинного коридора высокую стройную женщину, походка ее была стремительная и уверенная." Как у Михалыча,",- невольно отметила Надя. Поравнявшись с девушкой, она взглянула на нее большими голубыми глазами и спросила : " Вы ко мне? С какого курса? " Помедлив, Надя ответила: " Я от вашего папы, от Дмитрия Михалыча." . Женшина побледнела и открыв дверь кабинета , кивнула девушке головой: "Пройди".
Надя вошла в кабинет и начала говорить - неуверенно, сбивчиво, она рассказывала все то, что знала от Михалыча о жизни его семьи, о детстве Веры, о привычках и вкусах жены Любаши , припоминая даже незначительные детали довоенной жизни незнакомой ей семьи. О, если бы только знала Вера Дмитриевна, сколько раз ей об этом рассказывал Михалыч, и делал он это так умело, что Надюшка со временем и сама стала верить в то, что была свидетелем тех событий.
Вера Дмитриевна молча стояла у окна, она даже не повернулась, когда Надя закончила свой монолог. Подождав несколько минут, Надя медленно подошла к женщине и протянула ей старую фотографию. Вера Дмитриевна взяла ее в руки и молча пошла к столу. Она сидела , обхватив голову руками и молчала. .Потом, повернувшись к Наде она начала говорить: "Что вы хотите от меня, милая, прошло столько лет, столько лет! Откуда я знала , что он жив и ищет меня. Да и что вообще это может сейчас изменить? Мамы давно нет, меня воспитывал отчим, которому я благодарна за все. Что вы хотите от меня? Чтобы я забрала к себе старого , больного старика, только потому что он мой родной отец и нашелся через 40 лет? "
Надя неподвижно стояла, ей нечего было сказать этой красивой и благополучной женщине. Она смотрела на ее модные лакированные туфли, на тонкие пальцы , нервно теребящие лист бумаги и думала о том, что Вере Дмитриевне очень не повезло , потому что в ее жизни не было Михалыча. А в ее, Надиной , жизни он был всегда.. Она нащупала в кармане пальто фигурку ослика , вытащила ее и осторожно поставила на стол перед Верой Дмитриевной. У двери Надя замедлила шаг и тихо произнесла: " Запомните его телефон, может пригодиться".
На улице шел снег ,сначала медленно, а потом все сильнее и сильнее. Надя стояла , подняв к небу лицо и с наслаждением ощущала, как снежные мухи садились на него,, залепляли глаза и тут же таяли от тепла ее кожи. Она вдруг отчетливо вспомнила, как когда-то давно, в детстве, они так же стояли с Михалычем под январским снегом и он весело, с юношеским задором читал непонятные ей стихи:

Снег идет, и все в смятеньи,
Все пускается в полет,-
Черной лестницы ступени
Перекрестка поворот

Снег идет, снег идет
Словно падают не хлопья
А в заплатанном салопе
Сходит наземь небосвод

Надя шла по Университетской набережной и думала, что должно быть здесь до врйны гулял Михалыч со своей Верочкой и , возможно, тоже читал ей стихи .Она не знала что будет дальше, но на душе у нее было спокойно и светло, словно жизнь ее началась заново. Это была совсем другая, взрослая жизнь. Она поняла, что и сама она стала другой.

Вера Дмитриевна приехала к отцу весной , когда Михалыч уже не вставал и совсем ослабел. Она хотела увести его в Ленинград, но старик воспротивился , не захотел обременять вновь обретенную дочь заботами о себе.Возможно, радость встречи с дочерью подарила ему еще несколько месяцев жизни.
Похоронили Михалыча в конце мая со всеми воинскими почестями. Надя не плакала на похоронах., она знала, что Михалыч всегда будет с ней, будет в ее памяти, в сердце и в ее поступках.
Когда все закончилась, Вера Дмитриевна подошла к ней и протянула небольшую коробочку.: " Возьми, Надюша, пусть это останется у тебя, папа так хотел." Дома Надя открыла коробку- в ней лежал деревянный ослик, который прожил с Михалычем всю его жизнь. Вот уже тридцать лет ослик живет у Нади и. каждый раз, взяв его в руки,она мысленно произносит одно и тоже: " все хорошо Михалыч, все хорошо."

[ScepticForever]

ВНЕКОНКУРСНАЯ ПРОГРАММА

"Борода моя родная,
Жаль, что ты не крещена,
Даже тела часть срамная
Тем тебе предпочтена..."
М.В.Ломоносов. "Гимн бороде"

* * *

Не крестили наших бород
И не резали концов -
Мы росли, как под забором, -
Племя мутных сорванцов.
Мы взрослели, сатанея
От дремучего вранья,
Ровно двадцать две гинеи
Стоил марочный коньяк...

Наш бровастый запевала
Выл, отчаянно фальшив,
Что Союз наш небывалый,
Дескать, крепок-нерушим,
А коньяк в другое ухо
Выпевал иную трель:
"Показуха и разруха,
Гауптвахта и бордель!"

...Четвертованы судьбою,
Мы ползем в кромешной тьме,
Каждая ступенька - с бою,
Впрочем, каждая - в дерьме.
Чем мы живы, что нас держит:
Бабы? Родина? Коньяк? -
Проблеск дружбы и надежды,
Словно керченский маяк...

[ScepticForever]

Периодически пытаюсь искать своих бывших однокурсников. Как-то не жалуют они социальные сети.
Был у нас в группе хороший провинциальный юноша Витя Инкин. Наивный и как сейчас говорят "с чудинкой".
Одно время был комсоргом, потом разобрался в том, что представляет из себя Ленинский Комсомол и свалил в сторону, освободив дорогу для тех, кто собирался использовать свое положение для удовлетворения личных потребностей. Скажем, староста, комсорг и несколько активистов посетили недоступную тогда для нас всех Венгрию в составе студенческой делегации.
Вчера я впервые наткнулся на упоминание о Вите в интернете и ... несколько офигел.
Виктор Инкин - писатель-фантаст. Пусть только два его рассказа и были опубликованы в сборнике Стругацкого Полдень 21 века.

Привожу его рассказ из сборника:

Виктор Инкин

РАБОЧИЙ ДЕНЬ

Солнечный лучик заглянул в окно и упал на лицо Андрюхе. Андрюха зажмурился и
проснулся. Полежал несколько минут, потом потянулся и энергично спрыгнул с кровати.
Начинались новое утро и новый рабочий день.
Первым делом он прошлепал босыми ногами к окну, отдернул штору и выглянул наружу.
Его новенький 600-сильный «лендровер» стоял на месте. Да и трудно представить, чтобы кто-то
угнал его с огороженного двора Андрюхиного особняка. Андрюха каждое утро подходил к окну
вовсе не для того, чтобы удостовериться, что машина на месте, а просто полюбоваться своим
красавцем. Вороненая сталь отливала металлом, никелированные обводы блестели на солнце,
тонированные стекла загадочно смотрели на окружающих. Андрюха всего месяц назад купил эту
машину, и это был его идеал, воплощенная мечта, то, о чем он мечтал, когда впервые взял в руки
перфоратор и пошел зарабатывать свои первые самостоятельные деньги. Уже месяц он являлся
владельцем новенького металлического чуда и все никак не мог поверить, что мальчишеская
мечта его стала явью. Через его руки прошло много джипов, от маленьких «чероки» и «террано»
до громоздких «шевроле» и «лендкрузера», и ни один из них не мог сравниться с его новеньким
«лендровером». Такая машина и на шоссе кого хочешь сделает, и по самым крутым сопкам
пройдет, и через любое болото проберется…
Андрюха тряхнул головой, отгоняя от себя мечты, и направился в ванную. Он вообще не
любил долго размышлять, а тем более мечтать, предпочитая действовать. И сейчас он,
насвистывая какой-то рок-мотивчик, принял горячий душ, затем холодный, насухо растерся
огромным мохнатым полотенцем и не торопясь принялся бриться.
В дверь ванной постучала жена.
— Андрей, на работу опаздываешь!
Андрюха заторопился, порезался, затем успокоился, закончил бритье, умылся, мазнул по
щеке ваткой с йодом и вышел из ванной. Быстро оделся, завязал галстук, прошел на кухню.
Завтрак уже ждал его на столе: яичница из пяти яиц с помидорами, хлеб, ветчина, сыр. Андрюха
с аппетитом умял яичницу, закусив огромным сэндвичем с ветчиной, выпил большую кружку
кофе и заторопился. Поцеловав жену: «Пока, Настюха, до вечера», — он наспех рассовал по
карманам с полдюжины мобильников, захватил пакет с обедом и выбежал из комнаты. Сбежав с
крыльца, он увидел, как за забором садится в свой красный 400-сильный «мазерати» его сосед
Серж, старый друг и однокашник. Махнув рукой и получив такое же приветствие в ответ,
Андрюха подошел к своему «лендроверу».
Машина приветствовала его троекратным миганием фар и негромким коротким сигналом.
Андрюха открыл дверцу и плюхнулся на кожаное сиденье. Устроившись поудобнее, повернул
ключ зажигания. Мотор завелся с четверти оборота и тихо заурчал. Андрюха бросил взгляд на
часы. Девять ноль-ноль. Рабочий день начался.
За забором, как обычно, тянулась вереница машин. Пробка… Андрюха с грустью взглянул
на разноцветную кавалькаду, неподвижно стоявшую на шоссе. Ни единого просвета! В эту
секунду зазвонил телефон. Андрюха взял мобильник.
Звонил Брандуков, один из его прорабов.
— Шеф, доброе утро! У меня тут такая закавыка…
У Брандукова каждое утро начиналось с закавыки. Рабочий день на объектах начинался в
восемь часов, и в девять на Ан-дрюху сваливалась очередная брандуковская проблема, которую
нужно было срочно решать.
— Трубы вместо двадцатых привезли двадцать пятые!
— А ты где заказывал? — спросил Андрюха.
— На Рыбинской.
Стройбаза Рыбинская была огромным перевалочным пунктом, где сидело множество
операторов. Правды там добиться всегда было очень сложно. Тем более что Брандуков
наверняка делал заказ по телефону. Для порядка Андрюха все же уточнил:
— Ты заказывал на бумаге или на словах?
— На словах. Куда мне с бумагами ездить…
Даже если отыскать оператора, которому Брандуков сделал заказ, без письменной заявки
все равно ничего не добьешься. Андрюха подумал немного и спросил:
— Сколько труб привезли?
— Шестьсот метров. На весь объект.
На шестистах метрах полипропилена разница в цене составит две-три тысячи рублей.
Чепуха, мелочь. Андрюха спросил:
— По ТУ какие допуски?
— Двадцать — двадцать пять.
— Хорошо. Принимай трубы. Будешь ставить везде двадцать пятые.
— Убытки на меня вешать не будешь? — осторожно поинтересовался Брандуков.
Андрюха немного подумал и ответил:
— Нет.
— Ясно, шеф! — обрадованно воскликнул Брандуков и поскорее отключился, пока
Андрюха не передумал.
Зазвонил другой мобильник. Андрюха взял трубку.
— Приветствую, шеф!
Звонил еще один прораб, Саша.
— Туг такое дело, песка сеяного не могу достать. Обзвонил всех кого мог. Может, возьмем
несеяный?
Саша был новичком в фирме Андрюхи, и это был его первый объект. Заказ на ремонт своего
нового офиса сделала крупная оптовая фирма. При удачном раскладе впереди светили новые
заказы на ремонт офисов и складов.
— Нет, — сказал Андрюха. — Ни в коем случае. Ищи сеяный. Не начнешь работу сегодня,
значит, начнешь завтра или послезавтра. Ребятам оплатим простой по среднему тарифу.
— Ясно, — флегматично ответил Саша. При первой встрече он понравился Андрюхе:
большой, немного флегматичный, от него так и веяло спокойствием и уверенностью. «Вот и
проверим в деле, чего стоит твоя уверенность», — подумал Андрюха.
— Постой, — сказал он. — Получишь песок — лично проверь каждый мешок. Найдешь хоть
один камешек — сразу составляй акт и делай возврат. Стены и потолок чтобы были
ровнехонькие. Перед сдачей сам приеду, проверю. Заказчик будет принимать под двухметровую
линейку.
— Ясно, — сказал Саша. Волнения в его голосе ничуть не прибавилось. — Все?
— Все.
Саша отключился. Зазвонили следующие два телефона, звонки сыпались не переставая.
Андрюха хватал то один, то другой мобильник, вглядываясь в высвечивающиеся номера и
выбирая наиболее, по его мнению, срочные. На один объект прислали сломанный экскаватор,
нужно было договориться о замене, в другом месте при раскопках наткнулись на неизвестный
кабель, пришлось срочно вызывать представителей «Ленэнерго». Снова позвонил Брандуков.
— Шеф, у нас беда. Паяльник накрылся.
— Как накрылся? — спросил Андрюха. — Вы его уронили? Или водой облили?
Паяльник для полипропилена был вещью ценной и в работе абсолютно необходимой. Без
него вся работа встанет.
— Не знаю, — честно признался Брандуков. — Ребята принесли мне, а он не работает. Ну
что, я съезжу в магазин за новым?
Андрюха прикинул свои свободные средства.
— Нет. Езжай к Степе, он работает с металлом, паяльник ему сейчас не нужен. Возьмешь
под личную ответственность, напишешь расписку. А старый привезешь мне. Посмотрим, в чем
дело. Если вы виноваты — вычту стоимость из зарплаты. Разделю на всех поровну.
— Есть, шеф, — сказал Брандуков и отключился.
Андрюха подумал, что давно бы пора заменить Брандукова, да вот только кем?
Телефоны звонили не переставая, по два, по три одновременно. Андрюха с головой ушел в
дела. Время летело незаметно. Взглянув на часы, он с удивлением обнаружил, что скоро обед.
Ответив еще на пару звонков, ровно в час он выключил все мобильники. Нужен некоторый
перерыв. Радуясь наступившей тишине, Андрюха развернул приготовленный женой пакет. Ого,
его любимые куриные котлетки. Настюха делала их маленькими, чтобы хорошо прожаривались
с обеих сторон. Андрюха отломил ломоть душистого свежего хлеба и принялся за еду. Проглотив
шесть или семь котлеток с двумя огромными кусками белого хлеба, Андрюха запил сухомятку
большой кружкой кофе из термоса и почувствовал себя абсолютно довольным жизнью. Он
откинулся на мягкое кожаное сиденье, тихо урчал мотор на холостом ходу, щиток приборов
мерцал циферблатами и помигивал разноцветными лампочками. Тишина и спокойствие царили
в уютном салоне машины.
Понаслаждавшись немного жизнью, Андрюха вновь включил телефоны. Первый же звонок
вернул его в рабочее состояние. Звонили из «Жилкомсервиса».
— Андрей Геннадьевич, на вашем объекте беда. Авария, — звонила ведущий инженер
«Жилкомсервиса» Анна Юрьевна.
— На каком объекте? — сразу встряхнулся Андрюха.
— Литейный, 34.
— Анна Юрьевна, но это не наш объект, — осторожно сказал Андрюха. Литейный они
сдали два месяца назад и работали на домах 30, 32. 34-й точно не трогали. И Анна Юрьевна не
могла этого не помнить.
— Разве? — удивилась Анна Юрьевна. — Ах, да, точно. Андрей Геннадьевич, но я уже
сказала, что это ваш объект, что не надо вызывать аварийную, вы сами почините. Жалоба на
самом верху, чуть ли не до Смольного дошло. Вы меня не выручите?
Андрюха прекрасно понимал, что «Жилкомсервис» вешает на них дополнительную работу
якобы в счет гарантии по сделанным объектам, и в «Жилкомсервисе» тоже это прекрасно
понимали. Но «Жилкомсервис» был основным заказчиком Андрюхи и давал подрядов на пять-
шесть миллионов в квартал. Андрюха никак не мог отмахнуться от просьб выручить тут,
выручить там. К тому же в «Жилкомсервисе» знали, что Андрюхина фирма сделает работу
гораздо быстрее и лучше аварийщиков.
— Хорошо, Анна Юрьевна, — сказал Андрюха. — Мы сделаем все, что надо. Единственно,
скажите, что там случилось?
— Течет вода, — сообщила Анна Юрьевна.
— Где? — спросил Андрюха. — Во дворе, в доме?
— Не знаю, — сказала Анна Юрьевна. — В жалобе написано: «Течет вода». Вы уж сами
съездите, разберитесь…
— Ладно, — сказал Андрюха. — Не волнуйтесь, я съезжу.
— И сообщите мне, что и как, — попросила Анна Юрьевна. — Когда сделаете. Хорошо?
— Хорошо, — пообещал Андрюха. — Сообщу.
Анна Юрьевна отключилась. Андрюха набрал Степу.
Степа был лучший его прораб. Вообще-то по паспорту он был Сергей Степанов, но все
друзья и знакомые с незапамятных времен звали его Степой и многие даже не знали его
настоящего имени.
— Да, шеф, — ответил на звонок Степа.
— Слушай, — сказал Андрюха. — На Литейном, 34, прорыв. Течет вода. Бери людей,
сварочник и давай туда.
— Литейный, 34, не наш объект, — напомнил Степа.
— Неважно, — Андрюха не хотел ничего объяснять, да Степа и сам все прекрасно
понимал. — Аварию повесили на нас, надо устранять. Посмотри, как и что. Если прорыв в доме
— сделаешь сегодня. Если во дворе — сразу заказывай экскаватор, бери разрешение в аварийной
службе на три дня. И сегодня начинай копать. Повесь объявления на подъездах, так, мол, и так, в
связи с аварийными работами отключена вода до устранения аварии. И максимальная
вежливость с жильцами. Ни одного грубого слова или, не дай бог, матерного…
— Обижаешь, — Степа, кажется, и вправду обиделся. — Третий год работаем с жильцами,
все уже и забыли, как эти самые матерные слова выглядят.
— Очень хорошо, — сказал Андрюха. — Давай, Степа, на тебя вся надежда. Сделаем,
«Жилкомсервис» будет перед нами в долгу, в следующем квартале снова работ подкинет.
Вперед!
Степа отключился. Андрюха взялся за телефоны. Налоговая инспекция требовала
документы для проверки — Андрюха переадресовал ее к своему главбуху. На одном из объектов
рабочие напились — Андрюха потребовал отправить всех домой и сделал пометку в записной
книжке — не забыть вычесть этот день из зарплаты… Телефоны трезвонили не переставая. На
одном высветился незнакомый номер. Андрюха подумал и взял трубку.
— Андрей Геннадьевич? — в трубке звучал незнакомый голос.
— Да.
— Это Лазарь Ефимович из ГУЛ ТЭКа. Вы были у меня весной.
Сердце Андрюхи забилось. Весной он был на приеме у одного из заместителей начальника
ГУЛ ТЭКа, этого самого Лазаря Ефимовича. Был, естественно, по рекомендации, как
возможный подрядчик крупнейшего заказчика Северо-Запада. Лазарь Ефимович тогда
внимательно выслушал его, оставил у себя Андрюхину визитку и вежливо попрощался, не дав
никаких обещаний. И вот через несколько месяцев звонок.
— Андрей Геннадьевич, мы собрали некоторые отзывы о вашей фирме. У вас блестящие
рекомендации. Мы рассматриваем возможность включить вас в число подрядчиков на
следующий год.
Андрюха даже вспотел. Ого! Подрядчик ГУП ТЭКа! Это тебе не пять-шесть миллионов в
квартал, а все пятьдесят или даже сто! Об этом он мог только мечтать.
— Вы не могли бы подъехать ко мне завтра? — вежливо спросил Лазарь Ефимович. — Нам
нужно обсудить некоторые подробности возможной совместной работы.
— Конечно, — сказал Андрюха, потея еще больше. — Назначайте время.
— Часиков в десять вам удобно?
— Утра? — зачем-то спросил Андрюха.
— Естественно, — рассмеялся Лазарь Ефимович. — По вечерам, как все нормальные люди,
я отдыхаю.
— Извините, — смутился Андрюха. — Я машинально. Конечно, подъеду. В десять утра я у
вас.
— Вот и отлично. До встречи, — попрощался Лазарь Ефимович и повесил трубку.
Андрюха несколько минут сидел, приходя в себя. ГУП ТЭК — это новый уровень.
Серьезная работа. Потому и высокооплачиваемая. Понадобятся новые люди, в том числе
итээровцы. Грамотных инженеров нужно будет искать уже сейчас. Нужно будет найти технику и
договориться об аренде. Хорошо бы заранее забить конкретные машины за собой и проследить,
чтобы они были в порядке. Нужно будет искать новых рабочих… Возможно, даже наверняка,
понадобится офис, нужно будет подобрать подходящий… Хорошо, что в запасе есть пол год а —
будет время решить все эти проблемы.
Андрюха одернул себя: «Ты еще не подрядчик ГУП ТЭКа. Это только предварительный
звонок». Но тут же он подумал, что все будет нормально. Он хорошо узнал чиновников за годы
работы на «Жилкомсервис» — решение уже наверняка принято, потому и звонок. На
предварительные разговоры и встречи Лазарь Ефимович не стал бы тратить время.
Еще раз мысленно себя поздравив, Андрюха вернулся к делам. Главный бухгалтер просила
завтра в конце дня заглянуть к ней — поставить печати и подписи. Андрюха пообещал. Степа
отключил в доме воду, взял разрешение в аварийной службе и начал раскопки. На завтра нужно
было договориться о поставке труб. Андрюха договорился, затем позвонил Анне Юрьевне и
пообещал, что завтра до конца дня все будет сделано. Звонки сыпались один за другим, но
постепенно их интенсивность начала спадать. Рабочий день приближался к концу. Андрюха еще
раз позвонил Степе — узнать, как обстоят дела с аварией, потом на всякий случай набрал
Брандукова, услышал: «Все в порядке, шеф, работа идет полным ходом» — и взглянул на часы.
Восемнадцать ноль-ноль. Аут! Андрюха по очереди выключил все мобильники, оставив лишь
«дежурный», налил в кружку остатки кофе из термоса и откинулся на удобном мягком сиденье.
По-прежнему тихо урчал мотор, светились циферблаты и перемигивались лампочки на щитке
приборов. За забором по-прежнему стояла кавалькада машин. Кажется, с утра она не
продвинулась ни на метр. Большой город, сплошные пробки…
Андрюха вздохнул, допил кофе, выключил мотор и вынул ключ зажигания. Сегодня снова
не удалось выехать. Уже месяц он на своем «лендровере» не может выехать со двора, опробовать
машину на дороге. Ну ничего, может быть, завтра ему повезет… Андрюха выбрался из машины,
захлопнул дверцу, закрыл центральный замок и направился к дому. За оградой на соседнем
участке из своего «мазерати» выбирался Серж. Увидев Андрюху, он приветственно замахал
рукой. Андрюха подошел к ограде.
— Здорово, Серега!
— Здорово, Бугай! — Серж относился к Андрюхе с абсолютным уважением и в знак этого
уважения всегда называл его старой мальчишеской кличкой, прилепившейся к Андрюхе в
школьные годы. Бугаем его прозвали отчасти из-за фамилии — Бугаев, отчасти из-за его
комплекции, позволявшей обычно выходить победителем в регулярных школьных и дворовых
конфликтах. Андрюха покровительствовал занимавшемуся музыкой «маменькиному сыночку»
Сержу, и это покровительство с первого класса перешло во вполне крепкую дружбу. Когда
Андрюха купил участок в пригороде Петербурга и построил себе дом, Серж — как только
позволили деньги — купил соседний участок и построил точно такой же дом, обратившись к
тому же архитектору.
Сейчас Серж был продюсером сверхпопулярной у молодежи поп-группы «Чито-Брито» и
«курировал» несколько начинающих групп и певцов: когда надоедят и сойдут прежние кумиры,
должны быть наготове новые. Чтобы залы по-прежнему заполнялись, а доходы не иссякали.
— Как жизнь? — поинтересовался Андрюха, пожав протянутую поверх забора руку Сержа.
— Да так, — пожаловался Серж. — Ударник уже неделю в запое, не выходит на репетиции.
Нужно срочно выводить.
— Есть же всякие средства, — сказал Андрюха. — Медицина много чего напридумывала.
Как в «Назад в будущем», помнишь?
— Помню, — отмахнулся Серж. — Не так все просто. Человека нужно подготовить.
Позвонил его старому школьному другу, пообещал оплатить день вдвое. Чтобы приехал, выпил с
ним, ну и настроил. Вот приехал, пьет, ну и внушает мысль, что, мол, пора браться за работу.
Если все будет в порядке, завтра вызову медицинскую бригаду.
— Да-а, — посочувствовал Андрюха.
— Это еще ладно, — махнул рукой Серж. — Есть проблема похуже. У солистки несчастная
любовь, вся в трансе, петь не может. Позвонил двум ее старым подругам, оплатил отпуск: свозят
ее в турпоездку. Пусть подышит воздухом, развеется…
— Куда поездка? — спросил Андрюха. — На Канары?
Сам он давно уже не мог позволить себе выбраться дальше Ленобласти, да и то только на
выходные — работа не позволяла.
— Какие Канары? — удивился Серж. — В Финляндию на два дня. Поедят ягод, попьют
настоек на морошке или, там, бруснике — и домой. Репетировать надо. Мы же готовим новую
программу, через месяц турне.
— Тяжелая у тебя работа, — сказал Андрюха. — Я бы так не смог.
— Чепуха, — снова махнул рукой Серж. — Вот ты действительно дело делаешь. А я так,
развлекаю подростков.
Андрюха подумал, что такой «развлекаловкой» Серж зарабатывает ничуть не меньше, а
скорее, больше него, но ничего не сказал. Он знал, что Серж с огромным уважением относится к
его строительному диплому и его строительной работе. Сам Серж был абсолютно неспособен ни
к какому строительству и максимум, что мог, это вбить молотком гвоздь в стену, и то обычно
или попадал не туда, или пробивал стену насквозь.
— Каждый специалист в своем деле, — сказал Андрюха. — Ты в своем, я в своем.
— Ну да. Лишь бы деньги приносило, — Серж посмотрел на свою красную «Мазерати». —
Слушай, зачем я купил эту машину? Четыреста лошадиных сил, триста километров в час… Если
я не могу выехать на ней со двора?
— Ничего, — сказал Андрюха. — Когда-нибудь проблемы с пробками решатся. Тогда и
покатаемся.
— Машин все больше, а дороги те же, — подумал вслух Серж. — Я думаю, никогда не
решатся. Ладно, пока, Бугай.
— Пока, Серж, — ответил Андрюха, повернулся и зашагал к дому. Он вспомнил, что завтра
в десять ему нужно быть в ГУП ТЭКе. Что же, поедет на метро…


Честно говоря, слабым рассказ мне показался. Даже на нашем фоне.
И что странно, уверен я, что не было у Вити никогда заботливой жены. И приличной машины тоже.

Здесь страничка писателя с его наследием: http://viktorinkin-ru.1gb.ru

К сожалению, связаться с ним нет никакой возможности. А жаль. Он один из немногих соратников моей юности, с кем хотелось бы пообщаться.

[ScepticForever]

Периодически пытаюсь искать своих бывших однокурсников. Как-то не жалуют они социальные сети.
Был у нас в группе хороший провинциальный юноша Витя Инкин. Наивный и как сейчас говорят "с чудинкой".
Одно время был комсоргом, потом разобрался в том, что представляет из себя Ленинский Комсомол и свалил в сторону, освободив дорогу для тех, кто собирался использовать свое положение для удовлетворения личных потребностей. Скажем, староста, комсорг и несколько активистов посетили недоступную тогда для нас всех Венгрию в составе студенческой делегации.
Вчера я впервые наткнулся на упоминание о Вите в интернете и ... несколько офигел.
Виктор Инкин - писатель-фантаст. Пусть только два его рассказа и были опубликованы в сборнике Стругацкого Полдень 21 века.

Привожу его рассказ из сборника:

Виктор Инкин

РАБОЧИЙ ДЕНЬ

Солнечный лучик заглянул в окно и упал на лицо Андрюхе. Андрюха зажмурился и
проснулся. Полежал несколько минут, потом потянулся и энергично спрыгнул с кровати.
Начинались новое утро и новый рабочий день.
Первым делом он прошлепал босыми ногами к окну, отдернул штору и выглянул наружу.
Его новенький 600-сильный «лендровер» стоял на месте. Да и трудно представить, чтобы кто-то
угнал его с огороженного двора Андрюхиного особняка. Андрюха каждое утро подходил к окну
вовсе не для того, чтобы удостовериться, что машина на месте, а просто полюбоваться своим
красавцем. Вороненая сталь отливала металлом, никелированные обводы блестели на солнце,
тонированные стекла загадочно смотрели на окружающих. Андрюха всего месяц назад купил эту
машину, и это был его идеал, воплощенная мечта, то, о чем он мечтал, когда впервые взял в руки
перфоратор и пошел зарабатывать свои первые самостоятельные деньги. Уже месяц он являлся
владельцем новенького металлического чуда и все никак не мог поверить, что мальчишеская
мечта его стала явью. Через его руки прошло много джипов, от маленьких «чероки» и «террано»
до громоздких «шевроле» и «лендкрузера», и ни один из них не мог сравниться с его новеньким
«лендровером». Такая машина и на шоссе кого хочешь сделает, и по самым крутым сопкам
пройдет, и через любое болото проберется…
Андрюха тряхнул головой, отгоняя от себя мечты, и направился в ванную. Он вообще не
любил долго размышлять, а тем более мечтать, предпочитая действовать. И сейчас он,
насвистывая какой-то рок-мотивчик, принял горячий душ, затем холодный, насухо растерся
огромным мохнатым полотенцем и не торопясь принялся бриться.
В дверь ванной постучала жена.
— Андрей, на работу опаздываешь!
Андрюха заторопился, порезался, затем успокоился, закончил бритье, умылся, мазнул по
щеке ваткой с йодом и вышел из ванной. Быстро оделся, завязал галстук, прошел на кухню.
Завтрак уже ждал его на столе: яичница из пяти яиц с помидорами, хлеб, ветчина, сыр. Андрюха
с аппетитом умял яичницу, закусив огромным сэндвичем с ветчиной, выпил большую кружку
кофе и заторопился. Поцеловав жену: «Пока, Настюха, до вечера», — он наспех рассовал по
карманам с полдюжины мобильников, захватил пакет с обедом и выбежал из комнаты. Сбежав с
крыльца, он увидел, как за забором садится в свой красный 400-сильный «мазерати» его сосед
Серж, старый друг и однокашник. Махнув рукой и получив такое же приветствие в ответ,
Андрюха подошел к своему «лендроверу».
Машина приветствовала его троекратным миганием фар и негромким коротким сигналом.
Андрюха открыл дверцу и плюхнулся на кожаное сиденье. Устроившись поудобнее, повернул
ключ зажигания. Мотор завелся с четверти оборота и тихо заурчал. Андрюха бросил взгляд на
часы. Девять ноль-ноль. Рабочий день начался.
За забором, как обычно, тянулась вереница машин. Пробка… Андрюха с грустью взглянул
на разноцветную кавалькаду, неподвижно стоявшую на шоссе. Ни единого просвета! В эту
секунду зазвонил телефон. Андрюха взял мобильник.
Звонил Брандуков, один из его прорабов.
— Шеф, доброе утро! У меня тут такая закавыка…
У Брандукова каждое утро начиналось с закавыки. Рабочий день на объектах начинался в
восемь часов, и в девять на Ан-дрюху сваливалась очередная брандуковская проблема, которую
нужно было срочно решать.
— Трубы вместо двадцатых привезли двадцать пятые!
— А ты где заказывал? — спросил Андрюха.
— На Рыбинской.
Стройбаза Рыбинская была огромным перевалочным пунктом, где сидело множество
операторов. Правды там добиться всегда было очень сложно. Тем более что Брандуков
наверняка делал заказ по телефону. Для порядка Андрюха все же уточнил:
— Ты заказывал на бумаге или на словах?
— На словах. Куда мне с бумагами ездить…
Даже если отыскать оператора, которому Брандуков сделал заказ, без письменной заявки
все равно ничего не добьешься. Андрюха подумал немного и спросил:
— Сколько труб привезли?
— Шестьсот метров. На весь объект.
На шестистах метрах полипропилена разница в цене составит две-три тысячи рублей.
Чепуха, мелочь. Андрюха спросил:
— По ТУ какие допуски?
— Двадцать — двадцать пять.
— Хорошо. Принимай трубы. Будешь ставить везде двадцать пятые.
— Убытки на меня вешать не будешь? — осторожно поинтересовался Брандуков.
Андрюха немного подумал и ответил:
— Нет.
— Ясно, шеф! — обрадованно воскликнул Брандуков и поскорее отключился, пока
Андрюха не передумал.
Зазвонил другой мобильник. Андрюха взял трубку.
— Приветствую, шеф!
Звонил еще один прораб, Саша.
— Туг такое дело, песка сеяного не могу достать. Обзвонил всех кого мог. Может, возьмем
несеяный?
Саша был новичком в фирме Андрюхи, и это был его первый объект. Заказ на ремонт своего
нового офиса сделала крупная оптовая фирма. При удачном раскладе впереди светили новые
заказы на ремонт офисов и складов.
— Нет, — сказал Андрюха. — Ни в коем случае. Ищи сеяный. Не начнешь работу сегодня,
значит, начнешь завтра или послезавтра. Ребятам оплатим простой по среднему тарифу.
— Ясно, — флегматично ответил Саша. При первой встрече он понравился Андрюхе:
большой, немного флегматичный, от него так и веяло спокойствием и уверенностью. «Вот и
проверим в деле, чего стоит твоя уверенность», — подумал Андрюха.
— Постой, — сказал он. — Получишь песок — лично проверь каждый мешок. Найдешь хоть
один камешек — сразу составляй акт и делай возврат. Стены и потолок чтобы были
ровнехонькие. Перед сдачей сам приеду, проверю. Заказчик будет принимать под двухметровую
линейку.
— Ясно, — сказал Саша. Волнения в его голосе ничуть не прибавилось. — Все?
— Все.
Саша отключился. Зазвонили следующие два телефона, звонки сыпались не переставая.
Андрюха хватал то один, то другой мобильник, вглядываясь в высвечивающиеся номера и
выбирая наиболее, по его мнению, срочные. На один объект прислали сломанный экскаватор,
нужно было договориться о замене, в другом месте при раскопках наткнулись на неизвестный
кабель, пришлось срочно вызывать представителей «Ленэнерго». Снова позвонил Брандуков.
— Шеф, у нас беда. Паяльник накрылся.
— Как накрылся? — спросил Андрюха. — Вы его уронили? Или водой облили?
Паяльник для полипропилена был вещью ценной и в работе абсолютно необходимой. Без
него вся работа встанет.
— Не знаю, — честно признался Брандуков. — Ребята принесли мне, а он не работает. Ну
что, я съезжу в магазин за новым?
Андрюха прикинул свои свободные средства.
— Нет. Езжай к Степе, он работает с металлом, паяльник ему сейчас не нужен. Возьмешь
под личную ответственность, напишешь расписку. А старый привезешь мне. Посмотрим, в чем
дело. Если вы виноваты — вычту стоимость из зарплаты. Разделю на всех поровну.
— Есть, шеф, — сказал Брандуков и отключился.
Андрюха подумал, что давно бы пора заменить Брандукова, да вот только кем?
Телефоны звонили не переставая, по два, по три одновременно. Андрюха с головой ушел в
дела. Время летело незаметно. Взглянув на часы, он с удивлением обнаружил, что скоро обед.
Ответив еще на пару звонков, ровно в час он выключил все мобильники. Нужен некоторый
перерыв. Радуясь наступившей тишине, Андрюха развернул приготовленный женой пакет. Ого,
его любимые куриные котлетки. Настюха делала их маленькими, чтобы хорошо прожаривались
с обеих сторон. Андрюха отломил ломоть душистого свежего хлеба и принялся за еду. Проглотив
шесть или семь котлеток с двумя огромными кусками белого хлеба, Андрюха запил сухомятку
большой кружкой кофе из термоса и почувствовал себя абсолютно довольным жизнью. Он
откинулся на мягкое кожаное сиденье, тихо урчал мотор на холостом ходу, щиток приборов
мерцал циферблатами и помигивал разноцветными лампочками. Тишина и спокойствие царили
в уютном салоне машины.
Понаслаждавшись немного жизнью, Андрюха вновь включил телефоны. Первый же звонок
вернул его в рабочее состояние. Звонили из «Жилкомсервиса».
— Андрей Геннадьевич, на вашем объекте беда. Авария, — звонила ведущий инженер
«Жилкомсервиса» Анна Юрьевна.
— На каком объекте? — сразу встряхнулся Андрюха.
— Литейный, 34.
— Анна Юрьевна, но это не наш объект, — осторожно сказал Андрюха. Литейный они
сдали два месяца назад и работали на домах 30, 32. 34-й точно не трогали. И Анна Юрьевна не
могла этого не помнить.
— Разве? — удивилась Анна Юрьевна. — Ах, да, точно. Андрей Геннадьевич, но я уже
сказала, что это ваш объект, что не надо вызывать аварийную, вы сами почините. Жалоба на
самом верху, чуть ли не до Смольного дошло. Вы меня не выручите?
Андрюха прекрасно понимал, что «Жилкомсервис» вешает на них дополнительную работу
якобы в счет гарантии по сделанным объектам, и в «Жилкомсервисе» тоже это прекрасно
понимали. Но «Жилкомсервис» был основным заказчиком Андрюхи и давал подрядов на пять-
шесть миллионов в квартал. Андрюха никак не мог отмахнуться от просьб выручить тут,
выручить там. К тому же в «Жилкомсервисе» знали, что Андрюхина фирма сделает работу
гораздо быстрее и лучше аварийщиков.
— Хорошо, Анна Юрьевна, — сказал Андрюха. — Мы сделаем все, что надо. Единственно,
скажите, что там случилось?
— Течет вода, — сообщила Анна Юрьевна.
— Где? — спросил Андрюха. — Во дворе, в доме?
— Не знаю, — сказала Анна Юрьевна. — В жалобе написано: «Течет вода». Вы уж сами
съездите, разберитесь…
— Ладно, — сказал Андрюха. — Не волнуйтесь, я съезжу.
— И сообщите мне, что и как, — попросила Анна Юрьевна. — Когда сделаете. Хорошо?
— Хорошо, — пообещал Андрюха. — Сообщу.
Анна Юрьевна отключилась. Андрюха набрал Степу.
Степа был лучший его прораб. Вообще-то по паспорту он был Сергей Степанов, но все
друзья и знакомые с незапамятных времен звали его Степой и многие даже не знали его
настоящего имени.
— Да, шеф, — ответил на звонок Степа.
— Слушай, — сказал Андрюха. — На Литейном, 34, прорыв. Течет вода. Бери людей,
сварочник и давай туда.
— Литейный, 34, не наш объект, — напомнил Степа.
— Неважно, — Андрюха не хотел ничего объяснять, да Степа и сам все прекрасно
понимал. — Аварию повесили на нас, надо устранять. Посмотри, как и что. Если прорыв в доме
— сделаешь сегодня. Если во дворе — сразу заказывай экскаватор, бери разрешение в аварийной
службе на три дня. И сегодня начинай копать. Повесь объявления на подъездах, так, мол, и так, в
связи с аварийными работами отключена вода до устранения аварии. И максимальная
вежливость с жильцами. Ни одного грубого слова или, не дай бог, матерного…
— Обижаешь, — Степа, кажется, и вправду обиделся. — Третий год работаем с жильцами,
все уже и забыли, как эти самые матерные слова выглядят.
— Очень хорошо, — сказал Андрюха. — Давай, Степа, на тебя вся надежда. Сделаем,
«Жилкомсервис» будет перед нами в долгу, в следующем квартале снова работ подкинет.
Вперед!
Степа отключился. Андрюха взялся за телефоны. Налоговая инспекция требовала
документы для проверки — Андрюха переадресовал ее к своему главбуху. На одном из объектов
рабочие напились — Андрюха потребовал отправить всех домой и сделал пометку в записной
книжке — не забыть вычесть этот день из зарплаты… Телефоны трезвонили не переставая. На
одном высветился незнакомый номер. Андрюха подумал и взял трубку.
— Андрей Геннадьевич? — в трубке звучал незнакомый голос.
— Да.
— Это Лазарь Ефимович из ГУЛ ТЭКа. Вы были у меня весной.
Сердце Андрюхи забилось. Весной он был на приеме у одного из заместителей начальника
ГУЛ ТЭКа, этого самого Лазаря Ефимовича. Был, естественно, по рекомендации, как
возможный подрядчик крупнейшего заказчика Северо-Запада. Лазарь Ефимович тогда
внимательно выслушал его, оставил у себя Андрюхину визитку и вежливо попрощался, не дав
никаких обещаний. И вот через несколько месяцев звонок.
— Андрей Геннадьевич, мы собрали некоторые отзывы о вашей фирме. У вас блестящие
рекомендации. Мы рассматриваем возможность включить вас в число подрядчиков на
следующий год.
Андрюха даже вспотел. Ого! Подрядчик ГУП ТЭКа! Это тебе не пять-шесть миллионов в
квартал, а все пятьдесят или даже сто! Об этом он мог только мечтать.
— Вы не могли бы подъехать ко мне завтра? — вежливо спросил Лазарь Ефимович. — Нам
нужно обсудить некоторые подробности возможной совместной работы.
— Конечно, — сказал Андрюха, потея еще больше. — Назначайте время.
— Часиков в десять вам удобно?
— Утра? — зачем-то спросил Андрюха.
— Естественно, — рассмеялся Лазарь Ефимович. — По вечерам, как все нормальные люди,
я отдыхаю.
— Извините, — смутился Андрюха. — Я машинально. Конечно, подъеду. В десять утра я у
вас.
— Вот и отлично. До встречи, — попрощался Лазарь Ефимович и повесил трубку.
Андрюха несколько минут сидел, приходя в себя. ГУП ТЭК — это новый уровень.
Серьезная работа. Потому и высокооплачиваемая. Понадобятся новые люди, в том числе
итээровцы. Грамотных инженеров нужно будет искать уже сейчас. Нужно будет найти технику и
договориться об аренде. Хорошо бы заранее забить конкретные машины за собой и проследить,
чтобы они были в порядке. Нужно будет искать новых рабочих… Возможно, даже наверняка,
понадобится офис, нужно будет подобрать подходящий… Хорошо, что в запасе есть пол год а —
будет время решить все эти проблемы.
Андрюха одернул себя: «Ты еще не подрядчик ГУП ТЭКа. Это только предварительный
звонок». Но тут же он подумал, что все будет нормально. Он хорошо узнал чиновников за годы
работы на «Жилкомсервис» — решение уже наверняка принято, потому и звонок. На
предварительные разговоры и встречи Лазарь Ефимович не стал бы тратить время.
Еще раз мысленно себя поздравив, Андрюха вернулся к делам. Главный бухгалтер просила
завтра в конце дня заглянуть к ней — поставить печати и подписи. Андрюха пообещал. Степа
отключил в доме воду, взял разрешение в аварийной службе и начал раскопки. На завтра нужно
было договориться о поставке труб. Андрюха договорился, затем позвонил Анне Юрьевне и
пообещал, что завтра до конца дня все будет сделано. Звонки сыпались один за другим, но
постепенно их интенсивность начала спадать. Рабочий день приближался к концу. Андрюха еще
раз позвонил Степе — узнать, как обстоят дела с аварией, потом на всякий случай набрал
Брандукова, услышал: «Все в порядке, шеф, работа идет полным ходом» — и взглянул на часы.
Восемнадцать ноль-ноль. Аут! Андрюха по очереди выключил все мобильники, оставив лишь
«дежурный», налил в кружку остатки кофе из термоса и откинулся на удобном мягком сиденье.
По-прежнему тихо урчал мотор, светились циферблаты и перемигивались лампочки на щитке
приборов. За забором по-прежнему стояла кавалькада машин. Кажется, с утра она не
продвинулась ни на метр. Большой город, сплошные пробки…
Андрюха вздохнул, допил кофе, выключил мотор и вынул ключ зажигания. Сегодня снова
не удалось выехать. Уже месяц он на своем «лендровере» не может выехать со двора, опробовать
машину на дороге. Ну ничего, может быть, завтра ему повезет… Андрюха выбрался из машины,
захлопнул дверцу, закрыл центральный замок и направился к дому. За оградой на соседнем
участке из своего «мазерати» выбирался Серж. Увидев Андрюху, он приветственно замахал
рукой. Андрюха подошел к ограде.
— Здорово, Серега!
— Здорово, Бугай! — Серж относился к Андрюхе с абсолютным уважением и в знак этого
уважения всегда называл его старой мальчишеской кличкой, прилепившейся к Андрюхе в
школьные годы. Бугаем его прозвали отчасти из-за фамилии — Бугаев, отчасти из-за его
комплекции, позволявшей обычно выходить победителем в регулярных школьных и дворовых
конфликтах. Андрюха покровительствовал занимавшемуся музыкой «маменькиному сыночку»
Сержу, и это покровительство с первого класса перешло во вполне крепкую дружбу. Когда
Андрюха купил участок в пригороде Петербурга и построил себе дом, Серж — как только
позволили деньги — купил соседний участок и построил точно такой же дом, обратившись к
тому же архитектору.
Сейчас Серж был продюсером сверхпопулярной у молодежи поп-группы «Чито-Брито» и
«курировал» несколько начинающих групп и певцов: когда надоедят и сойдут прежние кумиры,
должны быть наготове новые. Чтобы залы по-прежнему заполнялись, а доходы не иссякали.
— Как жизнь? — поинтересовался Андрюха, пожав протянутую поверх забора руку Сержа.
— Да так, — пожаловался Серж. — Ударник уже неделю в запое, не выходит на репетиции.
Нужно срочно выводить.
— Есть же всякие средства, — сказал Андрюха. — Медицина много чего напридумывала.
Как в «Назад в будущем», помнишь?
— Помню, — отмахнулся Серж. — Не так все просто. Человека нужно подготовить.
Позвонил его старому школьному другу, пообещал оплатить день вдвое. Чтобы приехал, выпил с
ним, ну и настроил. Вот приехал, пьет, ну и внушает мысль, что, мол, пора браться за работу.
Если все будет в порядке, завтра вызову медицинскую бригаду.
— Да-а, — посочувствовал Андрюха.
— Это еще ладно, — махнул рукой Серж. — Есть проблема похуже. У солистки несчастная
любовь, вся в трансе, петь не может. Позвонил двум ее старым подругам, оплатил отпуск: свозят
ее в турпоездку. Пусть подышит воздухом, развеется…
— Куда поездка? — спросил Андрюха. — На Канары?
Сам он давно уже не мог позволить себе выбраться дальше Ленобласти, да и то только на
выходные — работа не позволяла.
— Какие Канары? — удивился Серж. — В Финляндию на два дня. Поедят ягод, попьют
настоек на морошке или, там, бруснике — и домой. Репетировать надо. Мы же готовим новую
программу, через месяц турне.
— Тяжелая у тебя работа, — сказал Андрюха. — Я бы так не смог.
— Чепуха, — снова махнул рукой Серж. — Вот ты действительно дело делаешь. А я так,
развлекаю подростков.
Андрюха подумал, что такой «развлекаловкой» Серж зарабатывает ничуть не меньше, а
скорее, больше него, но ничего не сказал. Он знал, что Серж с огромным уважением относится к
его строительному диплому и его строительной работе. Сам Серж был абсолютно неспособен ни
к какому строительству и максимум, что мог, это вбить молотком гвоздь в стену, и то обычно
или попадал не туда, или пробивал стену насквозь.
— Каждый специалист в своем деле, — сказал Андрюха. — Ты в своем, я в своем.
— Ну да. Лишь бы деньги приносило, — Серж посмотрел на свою красную «Мазерати». —
Слушай, зачем я купил эту машину? Четыреста лошадиных сил, триста километров в час… Если
я не могу выехать на ней со двора?
— Ничего, — сказал Андрюха. — Когда-нибудь проблемы с пробками решатся. Тогда и
покатаемся.
— Машин все больше, а дороги те же, — подумал вслух Серж. — Я думаю, никогда не
решатся. Ладно, пока, Бугай.
— Пока, Серж, — ответил Андрюха, повернулся и зашагал к дому. Он вспомнил, что завтра
в десять ему нужно быть в ГУП ТЭКе. Что же, поедет на метро…


Честно говоря, слабым рассказ мне показался. Даже на нашем фоне.
И что странно, уверен я, что не было у Вити никогда заботливой жены. И приличной машины тоже.

Здесь страничка писателя с его наследием: http://viktorinkin-ru.1gb.ru

К сожалению, связаться с ним нет никакой возможности. А жаль. Он один из немногих соратников моей юности, с кем хотелось бы пообщаться.

[Северный эльф]

Почитаем
Игорь, бывают неожиданные встречи.

[Aussie mate]

И что странно, уверен я, что не было у Вити никогда заботливой жены. И приличной машины тоже.

Но зато он часто едал маленькие куриные котлетки. Разбирается.

[ScepticForever]

Нарыл в Контакте какую-то тетку из Сланцев по фамилии Инкина - спрашиваю, не муж Ваш Виктор? Чую, нет.

[Свирель]

жаль, что не Иночкин


ммм.. я се фантастику неск иначе представляю
а читается легко

[ScepticForever]

Так у него на странице полно той, которую Вы сразу узнаете.

[Свирель]

о, а на страничке - то есть форма для сообщения))) чего ж говорите - не связаться?

[ScepticForever]

о, а на страничке - то есть форма для сообщения))) чего ж говорите - не связаться?

Заполните ее и узнаете.

[Свирель]

ну вооот Скептик, это судьба! а вдруг он попросил бы свой кредит на Вас записать?

[Kaheksa]

Рассказ обычный. Но автора найти мне бы тоже захотелось
Интересно, почему он из Питера переехал?
Можно просто съездить туда, населения в городе 30 тысяч, все, наверное, друг-друга знают...

[Свирель]

хе-хе. Лен, а ты знаешь 30 тыщ людей?

[Kaheksa]

Я как-то в населенном пункте с 25 тысячами нашла человека по фамилии и имени, причем не известного, как писатель-фантаст Язык доведет не только до Киева
Ехать только далеко

[Северный эльф]

Да и язык нужно иметь особенный - любящий говорить с незнакомыми людьми

[Aussie mate]

Интересно, почему он из Питера переехал?

Пробки. Из дома невозможно выехать.

[Свирель]

[Lora]

Можно просто съездить туда, населения в городе 30 тысяч, все, наверное, друг-друга знают...

А по-моему, 30 тыс. или миллион - абсолютно без разницы Я нашла одноклассника в Нью-Йорке, и до сих пор не знаю по имени всех соседей по этажу

[ScepticForever]

Ясный пень, ни в какие Сланцы искать наследника Стругацких я не поеду. Скажу более, я не стал бы вести поиски даже в соседней Твери.
Человек - не иголка. Было бы желание у писателя к общению, давно бы объявился. Его нет ни в Контакте, ни в Одноклассниках, ни на Фейсбуке. Это о чем говорит? Это говорит о многом.

[Lora]

Его нет ни в Контакте, ни в Одноклассниках, ни на Фейсбуке. Это о чем говорит? Это говорит о многом.

О чем это говорит? Меня тоже нет в соцсетях, но тем не менее, все желающие находили другие способы связаться и общаться

[ScepticForever]

Его нет ни в Контакте, ни в Одноклассниках, ни на Фейсбуке. Это о чем говорит? Это говорит о многом.

О чем это говорит? Меня тоже нет в соцсетях, но тем не менее, все желающие находили другие способы связаться и общаться

Фигасе? Сравнила себя с писателем-затворником. Ты даже номер телефона выложила в сети.

[Lora]

Ты даже номер телефона выложила в сети.

Не в сети, а в закрытом форуме Хотя в сети мои координаты тоже есть - рабочий тел. и е-мэйл как минимум. И вообще, найти человека сейчас не проблема. Даже если он Иванов Только надо ли искать кого-то из прошлого, если он не стремится к общению

[ScepticForever]

Так и я про то же. Увидел страницу, удивился, написал - оказалась мертвая. Зачем создал - непонятно. Кстати, я так понял, он энергосберегающими лампами промышляет.

[Kaheksa]

Если человек не отметился в социальных сетях, это не значит, что он не стремится к общению. Личному. Он может вовсе не быть затворником, просто круг знакомых другой, жизнь другая.

[ScepticForever]

Это значит одно, никто из его прежних знакомых ему не нужен.
Кстати, наткнулся на объявление о его розыске еще на Псковском сайте. Типа, жил у вас Витя Инкин - дайте его адрес. Бегут без оглядки не от хорошей жизни.